Последние громкие крики птиц замерли вдали. Меченый лишь косвенно отметил появление коршунов-рыболовов — через запах мертвого ворчуна, распространившийся по течению от того места, где генетта окунула в воду морду, чтобы напиться. Теперь Меченый решил покинуть спокойные места; что-то влекло его вниз по течению реки, навстречу слабому отголоску музыки горбылевой стаи. Эта музыка звучала где-то далеко, однако не умолкала, и он упорно плыл ей навстречу, все ближе и ближе, пока не влился в тесную, двигавшуюся бок о бок стаю других горбылей-холо. Все они были примерно такого же размера, как и он сам, и плыли в зеленой воде открытого моря навстречу увлекательным, манящим приключениям. Когда стая прошла рифовый барьер, миновав покрытые мидиями крепостные стены подводных скал, и направилась на восток, в ней насчитывалось около тысячи рыб; они плыли тесными группами над самым дном на юго-восток со скоростью десять километров в час, несомые течением к мысу Игольному.
На глубине ста метров скрип, треск и ворчание морского оркестра превратились в оглушительный рев, который ничуть не испугал и не встревожил горбылей; они лишь еще торопливее и активнее устремились в ночное море, чувствуя где-то перед собой отдаленные еще признаки присутствия огромной стаи молодых кальмаров.
Континентальный шельф, над которым они плыли, на юге постепенно спускался все глубже и представлял собой песчаную равнину с пятнами плоских известняковых рифов, а порой и с выходами твердых горных пород. Это была как бы огромная скатерть-самобранка, уставленная различными яствами.
Земным существам, которым здесь помогали видеть мощные прожекторы, все обитатели этого подводного мира показались бы, видимо, какими-то загадочными гирляндами, или завитками дыма, или привидениями, вольготно резвящимися в мутном зеленом полумраке, легко перепархивающими с места на место и быстро уносящимися прочь, когда стеной надвигалась стая горбылей. Вода, казалось, стала тяжелее и плотнее от возбуждающих ароматов той добычи, к которой стремились горбыли; все убыстряя ход, они переставали обращать внимание даже на лучших съедобных рыб, трепетавших под ними над песчаным дном, — капскую мерлузу, морских языков, ворчунов, луфарей и капских конгрио. Впрочем, все они исчезли из виду, когда целая туча кальмаров закрыла свет солнца, и уж тогда горбыли поохотились всласть, только и успевая бросаться направо и налево и глотать добычу. На двадцать метров выше горбылей стаю кальмаров атаковали небольшие группы луфарей, и вскоре вниз уже сыпался целый дождь из мелких обрывков плоти, привлекая крупных африканских конгрио, похожих на толстых красновато-коричневых угрей, извивавшихся над самым дном.
В двух километрах от того места, где горбыли-холо впервые вволю полакомились своей любимой добычей, было довольно крупное скальное образование примерно километровой длины и в полкилометра шириной. Скалы поднимались со дна морского на добрую сотню метров, однако не достигали поверхности воды метров на сорок. Здесь паслось великое множество рыб, и поскольку место это находилось вдали от наиболее посещаемых рыболовами-любителями рифов, оно все еще напоминало тот первозданный подводный мир, который Джеймс Ривер так часто видел в юности. У скал, например, резвилась целая стая молодых суповых атлантических акул одинаковой двухметровой длины. Акул было не меньше тысячи, и количество их все увеличивалось: здесь хорошо было покормиться и передохнуть перед долгим плаваньем в более холодные воды у Западного побережья Африки. Коричневато-серые, с острыми полупрозрачными носами и обтекаемыми телами, акулы эти приплыли сюда с юго-западных окраин континентального шельфа, пройдя двести пятьдесят километров на север над плоской подводной равниной до мыса Игольный и целую неделю питаясь мерлузой и морскими языками. В сотне километров от берега глубина все еще была метров двести; здесь морская равнина продолжала полого спускаться в океанские глубины, однако уже и здесь дневной свет не проникал сквозь толщу воды, так что акулы охотились как и прежде — во тьме вечной ночи.
Чтобы найти добычу, зарывшуюся на мелководье в песок и часто невидимую глазу даже при относительно хорошем освещении, акулы использовали сверхчувствительные датчики — маленькие пятнышки под нижней челюстью. Эти рецепторы воспринимали даже самые слабые электрические разряды, испускаемые морскими языками и прочими придонными жителями, а также любые изменения давления и температуры.
Обладая, кроме того, отличным зрением и высоко развитым обонянием, акулы чувствовали себя как дома и в полной тьме, и при дневном свете и всюду были одинаково опасны. Умевшие успешно приспосабливаться в любом уголке своей морской вселенной, они, в отличие от более сложных костистых рыб, имели ряд особенностей: значительную массу, удельный вес меньше веса воды, жирную печень, а не плавательный пузырь, которая обеспечивала их жизненной энергией и способностью держаться на воде, зубы, способные к бесконечной регенерации. У некоторых акул были также особые челюсти, которые при атаке выдвигались вперед, и хищницы вырывали огромные куски плоти точно лапой с острыми когтями. Глаза у акул закрывались пленкой, похожей на веки, но она не опускалась, а поднималась, в отличие от млекопитающих и рептилий.
Возбужденные запахом, который принесло течение, акулы лениво развернулись, сперва двигаясь довольно неторопливо, но потом постоянно наращивая скорость. Среди скал запах добычи стал еще притягательнее, и акулы ворвались туда, точно стая волков или диких собак — хотя такой охоты никогда не увидишь на суше, — и обрушились на стаю молодых горбылей-холо с лихорадочной страстью уничтожения. Когда день на Земле сменился ночью, а потом вновь наступил рассвет, кальмары по-прежнему продолжали плыть на восток, и численность их миллионных рядов уменьшалась незаметно, а вот стая горбылей после атаки акул существовать практически перестала.
ГЛАВА ВТОРАЯ
За три года, последовавших после несчастного случая, Джеймс Ривер учился приспосабливаться к новому образу жизни, порой жестоко расплачиваясь за свое неосторожное поведение. Однажды, ведя по мокрой дороге грузовик своего зятя, Джеймс позабыл об искалеченной руке и при повороте не сумел сдержать руль. В итоге машина полетела в кювет, а сам он, потрясенный до глубины души, отделался многочисленными ссадинами. По натуре оптимист, Джеймс старался не придавать особого значения неприятностям такого рода.
Он даже извлекал из случившихся перемен какую-то пользу.
Так, он продал свою моторку и рыболовные снасти за хорошую цену и теперь, хотя и с некоторым чувством вины, наслаждался «роскошной» жизнью на суше, постепенно осознавая, что прежняя его жизнь, по сравнению с общепринятыми нормами, была полна невзгод и лишений, а тяжкий труд продолжался от зари до зари и результаты его — увы, слишком часто — зависели от погоды и удачи. Приходилось платить слишком высокую цену за это наиболее благодарное из тех атавистических занятий, которыми человек заниматься не бросил, даже переключившись на земледелие и оставив охоту и собирательство. Порой он задумывался о том, не правы ли, в конце концов, врачи в больнице, говоря, что и к нему тоже пришла старость.
С помощью дочери Делии Джеймс научился печатать двумя пальцами — большим на правой руке и указательным на левой — и открыл в городе магазинчик, торгующий различной рыболовной снастью. В основном благодаря участию Делии магазинчик стал процветать, и Джеймс с удовольствием приходил туда, ибо там в какой-то степени удовлетворял свой интерес и к рыболовам, и к рыбной ловле.
Подобно Рипу ван Винклю, для которого море было миром неизменным, он погрузился в обыденную жизнь Книсны и в ее торговые дела и обнаружил, что многое за эти годы успело измениться и продолжало меняться прямо на глазах. Город рос; различные приманки для туристов, поражавшие своим разнообразием, концентрировались вокруг некогда девственно чистого эстуария, и Джеймс торчал в своем магазинчике как острый обломок прошлого, выброшенный на берег; он был старым морским волком, на которого всегда можно положиться и который всегда даст нужный совет, а в придачу сможет рассказать множество таких историй, которые уже сами по себе достаточно хороши, хороши настолько, что, заслушавшись, можно купить даже что-нибудь совсем ненужное. Он и представления не имел, насколько настоящим и редким человеком в этом искусственном мире казался гостям из внутренних районов страны, и не сразу замечал, когда дочка незаметно подталкивала его локтем, чтобы привлечь внимание к покупателям: у нее-то был острый глаз на все, что касалось бизнеса. Джеймс одевался в выгоревшие темно-синие рубашки и куртки, что придавало ему исключительно «морской» вид, к тому же синий цвет очень шел к его голубым глазам. Он также отрастил небольшую бородку и стал походить на бывалого шкипера — худой, долговязый, с исхлестанным всеми ветрами лицом и широкими сильными плечами.