Не чувствуя сопротивления, не сталкиваясь с отпором, он наглел больше, больше. Всё заметнее терял интерес к учёбе и уже не хотел становиться врачом. Начал часто прогуливать. Утром для вида складывал учебники в портфель, надевал школьную форму, брал у матери деньги на завтрак и уходил из дома…

Уходил не в школу.

…Свежерастерзанная чайка.

Я обнаружил её на пустыре, далеко за сараями. Чайка висела, подвешенная за горло, невысоко над землёй. Прямо под ней лежала прозрачная кишечная оболочка, набитая мелкими гвоздями. Рядом – пёстрая скорлупа от яиц. Одна лапка у чайки отрезана… Земля вокруг истоптана. Птица сопротивлялась.

– Вот уроды! Наши точно не могли.

Маленькое пуховое пёрышко, испачканное кровью, прилипло к дощатому забору.

– Не могли наши! – с убеждением повторял я.

Эта картина долго не выходила у меня из головы. А тут мать, подметая пол, выгребла из-под кровати засушенную, сморщенную птичью лапу. Взял её в руки… От чайки. Я оторопел, никак не мог поверить… Игорь? Пусть циничный, ершистый, пусть так, но не живодёр…

Сунул ему сухую лапку под нос:

– Твоя работа?!

– А чё?.. нельзя?..

– Она ведь… живая, ей тоже страшно, тоже больно…

– Да ладно…

Я хотел дать стервецу затрещину, но он увернулся и выскочил из комнаты.

Игорь…

Неужели действительно он?..

…В середине мая белое солнце в окружении сумасшедшей голубизны бескрайнего неба празднично слепило. По-зимнему голые монохромные тополя втайне завидовали отзывчивым на тепло веткам берёз. У них из их крупных, лопнувших почек дружно высунулись наружу и теперь расправляли плечики маленькие ярко-зелёные листочки с зубчатыми краями. Жёлтые одуванчики солнечными пятнами густо усыпали поднявшуюся молодую траву. Птицы строили на деревьях гнёзда, беспрестанно облагораживая, обихаживая их в ожидании желанного потомства. Деловитый пернатый гомон, пересуды, задорный щебет, клёкот радостным гулом висели над округой.

Забросив портфель в сарайку, Игорь отправился на пустырь, пересёк всю Тринагу до самого озера, выискивая развлечение.

Белоснежные чайки парили над прибрежной линией, почти сталкивались в полёте друг с другом, наперебой шумно галдели, сложив крылья, камнем падали в воду, поднимали кучу брызг, а затем, улетали к островкам розовых ивовых кустов на окраине пустыря. «Вот бы поймать одну, проверить: летают ли самолёты с бомбами?» Игорь со стройки притащил на пустырь кусок сетки-рабицы метра два длиной, один край приподнял, подперев палкой. К палке привязал шнур, накрошил крупными кусками белый батон и, притаившись с верёвкой внутри обветшалого сарайчика, стал ждать… К рассыпанным хлебным кускам стайкой слетелись воробьи. Они задиристо чирикали, расталкивали друг друга. Взрослые, бывалые – в ярко-коричневом оперении. Молодые – в неброских сереньких пальтишках. Не столько клевали, сколько спорили. Своим чириканьем они привлекали других птиц. Осторожная вездесущая ворона сделала над ловушкой круг, сердито каркнула и взгромоздилась на телеграфный столб. Она поворачивала голову то одним боком, то другим, с подозрением разглядывая непонятное сооружение.

Две чайки появились за ней почти сразу. Заинтересовано кружа над приманкой, они почти касались крыльями земли, но всякий раз резко отворачивали. Хриплыми гортанными криками приглашали разделить пиршество своих сородичей. Одна чайка спикировала вниз, энергично отталкиваясь сильными крыльями от воздуха, зависла над землёй и взмыла в высь с белым мякишем в жёлтом клюве.

Игорь напрягся, сжимая в руках конец верёвки.

Жадно проглотив кусок, чайка спланировала к большой рыжей горбушке, стала подниматься, горбушка выпала из клюва. Вторая чайка, осмелев, камнем упала в центр хлебных кусков. Игорь дёрнул бечеву… Подпорка упала, тяжёлая металлическая сетка придавила белую птицу. Стайка весёлых воробьёв с шумом вспорхнула. Чайка в воздухе тревожно оглушительно заплакала: «Ай-ай-ай!», глядя, как подруга беспомощно билась под проволочной западнёй, силилась поднять своим телом, сбросить гнёт… И не могла.

Игорь подбежал, придавил сетку ногой, потянул чайку за шею через крупную ячею. Жидкий белый помёт прыснул из перепуганной насмерть птицы.

– Попробуй только обхезать, вмиг голову сверну… – возбуждённо приговаривал он, брезгливо, на вытянутых руках, унося чайку к сарайчику.

На земле в бумажном свёртке лежали приготовленные сапожные гвоздики. Игорь одной рукой прижал птицу к своему телу, второй начал запихивать гвозди в раскрытый клюв. Сначала чайка пронзительно кричала, потом голос стал больше походить на хрип, наконец она лишь молча широко раскрывала клюв и билась всё тише, слабее. Скоро гвоздики можно было опускать не щепоткой, по два-три, а сыпать с ладошки в глотку покорной птицы.

Пакет опустел.

Игорь разжал руки, птица неуклюже подпрыгнула, завалилась на бок, с трудом поднялась и стала пьяненько прихрамывать, склонив голову.

Игорь пнул её, подбросив вверх:

– Лети!

Чайка безвольно перебирала крыльями.

Он поднял её на руки, забрался на крышу низенькой сарайки, подкинул птицу вверх.

– Орлята учатся летать…

Чайка, кувыркаясь, нелепо упала на землю.

– Ну, не хочешь летать, как хочешь…

Игорь сделал петлю из верёвки и подвесил птицу на перекладине телеграфного столба. Чайка некрасиво болталась… Сперва из заднего прохода показались два пятнистых сереньких яичка в податливой скорлупке, а следом тяжёлый мешочек из прозрачной кишечной оболочки. Под своим весом он постепенно вылезал, вылезал, пока не шлёпнулся на землю. Кованные сапожные гвозди лежали в нём, точно упакованные…

Игорь как будто впитал жестокость с рождения, с молоком матери.

Но ведь мать у нас одна…

Теперь я смотрел на младшего брата другими глазами. Переосмысливал многие его поступки, слова. Раньше они меня забавляли. Я лишь недоумевал, когда он циркулем проткнул зрачки на моей фотографии, где я стою с гитарой на школьном смотре-конкурсе. Садистские стишки, которые Игорь целой охапкой притаскивал домой, потешали:

Или:

Скажет тоже…

У нас во дворе считалось неприличным у кого-то что-то отбирать. Это было, как выражался Джуди, «западло». А тут узнаю: оказывается Игорюша наш, вот такая салага, повадился гуливанить в строительный техникум, что по соседству, отбирать у студентов деньги. Салапет! И никто ему хвост не прищемил… Покорно выворачивали карманы. Но потом всё-таки стуканули: накатали заяву в милицию. Чуть до суда не дошло… Отец отмазал. Подключил знакомых, нужным людям «сунул», ходил к родителям студентов, к директору техникума, унижался, просил-лебезил. Дело спустили на тормозах.

Плюгавый шкет, ни силы, ни здоровья, на перекладине ни разу подтянуться не мог. Плюнь в задницу – башка отвалится, но на Тринадцатом его боялись.

Дальше – больше.

Исполнилось ему восемнадцать лет. Однажды зимой шёл на танцы. Навстречу – бывший одноклассник в овчинном полушубке: новеньком, белом, офицерском. Тогда мода была такая… Что ты…

Игорон останавливает:

– О-оо! Какой на тебе фасончик! Запачкаешь! Дай-ка мне на танцы сходить!

– ?..

Игорь замахнулся, сделал вид, что ударит:

– Саечка за испуг!

Парень безропотно снял шубу. А наш говнюк всучил ему свою болоньевую куртку:

– Поношу – отдам…

Паренёк домой вернулся, отец военный, шуток не понимал: