Чарли опять заговорил.

– Хорошо, – крикнула она, – Я иду. Слышишь или нет? Иду!

Она шагнула к двери.

Чарли взглянул на кровать. – Что ты здесь делала? – спросил он. – Зачем это тебе понадобилось укладывать чемодан?

– Не лезь не в свое дело.

Она вышла из комнаты.

Чарли еще раз взглянул на чемодан и вышел следом за ней.

Пастор уходил последним. Миссис Баковчен предложила ему на прощанье стакан вина. Он выпил и благословил ее, бормоча слова утешения. Миссис Баковчен расплакалась. За эти дни она сильно постарела. Сейчас, когда лицо ее морщилось от плача, а худая спина горбилась, она была похожа на старуху.

Дядя Радич подал ей пальто. Пастор взглянул на часы, тихонько вздохнул и вышел.

Чарли нагнулся к матери, стараясь утешить ее, и поправлял пушистую шаль, которую она накинула на голову. Она плакала, прислонившись к нему. Он неуклюже ласкал ее, поглаживая по спине своей большой рукой. Потом она поцеловала Ольгу. Ольга стояла, не двигаясь, сжав губы, глаза у нее были сухие.

Мать и дядя Радич вышли.

В комнате стало тихо. Потом внизу, пофыркивая, промчался автомобиль. Ольга повернулась и пошла к себе. Чарли бессмысленно смотрел на нее, потом рука его судорожно дернулась, и он бросился следом за Ольгой.

Она стояла у кровати и укладывала вещи в чемодан.

Он встал в дверях. Ольга видела его, но продолжала укладываться. Он смотрел на нее, кусая губы, морща лоб, потирая пальцами ногу. Потом он быстро шагнул вперед. – Что ты делаешь? – спросил он.

Ольга промолчала.

– Что ты делаешь?

Она повернулась к нему. – Я уезжаю.

– Что?

Она крикнула: – Я уезжаю!

– Куда?

– Не знаю.

– А когда ты вернешься?

– Я не вернусь.

Минуту он стоял молча и тяжело дышал. Потом закричал на нее: – Ты сошла с ума! Что это за разговоры? Куда ты уезжаешь? Что с тобой сделалось?

Ольга злобно взглянула на него. – Я уезжаю в Нью-Йорк. Я не вернусь сюда. Я уезжаю сейчас. Сию минуту.

Он молчал, затаив дыхание от бешенства. Потом схватил ее за руку: – Что с тобой?

Она рванулась в сторону и высвободила руку.

Они молчали, яростно глядя друг на друга. Потом лицо Чарли исказилось болью, и он шагнул назад. – Ольга! – Его рука судорожно дернулась, и он сказал тихим страдальческим голосом: – Что случилось?

Она ничего не ответила.

– Что с тобой? А как же мама? – Он помолчал. – Как же мама?

– Я уезжаю. – Она пронзительно крикнула: – Я уезжаю! Уезжаю!

Они стояли лицом к лицу, и Ольга задыхалась от рыдании.

Чарли не мог отвести от нее глаз. Ему стало страшно.

Рука его опять судорожно дернулась. – Ольга, ты не уедешь.

– Тупица! – Она истерически вскрикнула. – Тупица! Глухой идиот! Убирайся отсюда.

Чарли вспыхнул от стыда и замахнулся, словно собираясь ударить Ольгу. Она отскочила назад. Он с горечью посмотрел на нее. – Как ты смеешь! Как ты смеешь так говорить!

Она молчала, тяжело переводя дыхание.

– Зачем ты так говоришь? Ты думаешь, мне приятно, что я глохну? Ты думаешь, я не бросил бы завода, если б нашел другую работу?

Ольга положила руку на грудь. Ее охватило чувство дурноты. Только что сказанные слова давили ее своей тяжестью, и она почувствовала дурноту, глядя на его покрасневшее от стыда лицо.

Он заговорил громче: – Ты думаешь, мне приятно там работать? Думаешь, кому-нибудь приятно работать на гвоздильном заводе? Ах, ты, дрянь! Вот ударю тебя… – Он шагнул вперед. – Ударю…

Ольга согнула плечи и разрыдалась. Чарли смотрел на нее с потемневшим от ненависти лицом.

Ольга вскрикнула и упала на кровать. Она ударилась головой о железную спинку и застонала от боли. Потом сползла с кровати на пол и так и осталась лежать там, плача и колотя ногами.

Чарли смотрел на нее с перекошенным от злобы лицом. Потом повернулся и подошел к двери. Но на пороге он встал, нерешительно глядя на Ольгу. Ему стоило больших трудов заставить себя заговорить. – Ты никуда не уедешь, – сказал он. – И довольно об этом.

Ольга молча поднялась с пола и прислонилась головой к кровати. Она чувствовала себя обессиленной, но все еще продолжала плакать. – Я не могу здесь оставаться, – сказала она. – Я не могу больше работать здесь.

– Что?

Она с трудом повысила голос так, чтобы он расслышал ее. – Я не могу здесь оставаться. Я не могу больше работать на заводе.

– Почему?

– Не могу.

– Что же ты будешь делать?

Она запрокинула голову и всхлипнула: – Я не знаю. Мне все равно.

– Ты с ума сошла? – Лицо его кривилось от боли. – Где ты достанешь работу? Что ты будешь делать? Хочешь умереть с голоду?

– Мне все равно. – Она вскрикнула, и в голосе ее слышалось безудержное отчаяние и горе: – Мне все равно!

– Тебе все равно? – повторил он. – Все равно? А кончишь тем, что будешь двадцатипятицентовой шлюхой! Тебе все равно!

Она качала головой и плакала. – Я не могу здесь работать, Чарли.

– Почему? – И вдруг он молча и сосредоточенно посмотрел на нее. – Почему?… Из-за папы?

Она кивнула, глотнув слезы. – Я не могу.

Он молчал. Лицо его страдальчески сморщилось. Потом он повел головой, словно пытаясь отделаться от чувства тревоги. Нижняя челюсть у него отвисла, он дышал глубоко и протяжно, исходя от тоски и жалости к ней.

Он подошел к кровати и поднял Ольгу на руки. Потом сел, посадил ее к себе на колени и стал укачивать, как ребенка. Она прильнула к нему, чувствуя на плече его сильную руку. Чарли был большой, широкоплечий, и она казалась совсем маленькой рядом с ним. – Я не могу, – повторила она.

Он прислонился щекой к ее голове. – Сестренка, – сказал он. – Сестренка. – Он погладил ее по плечу. Ольга вздрогнула и заплакала, прижавшись лицом к его груди.

И она вспомнила то время, когда он звал ее «сестренкой». Маленький мальчик, носившийся по двору позади дома. Она видела его перед собой: живой, быстроногий, размахивает руками, кричит, дразнит ее – «сестренка», выражает так свою неуклюжую мальчишескую нежность к старшей сестре… и она еще теснее прижалась к нему, зная, что его прежней живости нет и в помине, что ее брат теперь двадцатитрехлетний мужчина, тяжелый, неповоротливый, он наклоняет голову, чтобы расслышать тебя, и прикладывает ладонь к уху, точно старик, потому что грохот на гвоздильном заводе повредил ему слух… а отец умер, и вот как у нее складывается жизнь. – Чарли, – сказала она. – Чарли, Чарли, Чарли.

Он гладил ее по спине, а она прижималась к нему и плакала. Наконец, слезы ее утихли.

Чарли устало поднял голову. – Ты навсегда уедешь? – спросил он.

– Да.

– Нет, так нельзя, – сказал Чарли, но слова эти прозвучали неубедительно.

Ольга не отвечала ему.

– Может быть, ты вернешься?

– Может быть…

Пауза.

Он смотрел на нее молча, умоляюще… – У тебя хорошая работа, Ольга. Ты получаешь шестнадцать долларов в неделю. Останься, может, тебе дадут место секретаря. Будешь получать еще больше.

Ольга покачала головой.

– Мы должны думать о маме.

Она не ответила ему.

Наступило долгое молчание. Потом… – Когда ты уезжаешь?

– Сейчас, – сказала Ольга.

– Останься до завтра.

Она покачала головой.

– Подыщешь здесь другую работу.

Она покачала головой.

Чарли рознял руки. – Ты сошла с ума, – хмуро проговорил он. – Ты сошла с ума. Одной тебе не прожить. Ты даже не сможешь найти работу.

Она не ответила ему. Потом чуть пожала плечами. Он молча встал, не сводя с нее глаз… и вышел из комнаты.

Ольга просидела несколько минут на кровати, глядя прямо перед собой, потом поднялась. Она снова начала укладываться. Лицо у нее покраснело и вспухло от слез, но губы были твердо сжаты. Она подошла к двери и посмотрела на Чарли. Он сидел на стуле и покусывал ногти. Ольга снова вернулась к кровати.

Закрыв чемодан, она подкрасила губы и надела пальто. Потом вышла в соседнюю комнату.