Решено было искать жилье. И мы, разбившись по команде Старкова на две группы — одну из которых возглавил я, другую — матрос Бабкин, — двинулись в разные стороны, условившись к вечеру встретиться у палатки. В моей группе было семеро. Столько же у Бабкина. В палатке остались капитан, Надюша да пристроившийся к ним Старков, который сказался на свое нездоровье. Хотя должен тебе заметить — выглядел он и тогда и потом здоровее каждого из нас. Он и, сейчас, как ты видел, здоровьем не обижен…

Так и потопали мы — дружок мой Сорокин, Федоров, Двуреченский, Лобанов, Новиков да Дубров. Вышли при хорошей погоде, но ты же знаешь, как все на севере обманчиво. Не успели оглянуться, как налетел ветер и пошло пуржить. «Как бы не замело, — заволновался Федоров. — Может, вернуться?» Глядя на него, и другие заколебались. «Поворачивай, вожак», — кричат мне. Я же подумал, что коль взяли определенный курс, так и нужно держаться его, а взад-вперед шарахаться — лишь силы попусту тратить, поиски ведь все равно придется вести. Но если сейчас сила в нас хоть какая-то есть, то тогда, быть может, на карачках придется ползти, поскольку продукты наши были уже на исходе. И если говорить о спасении нашем, то оно для нас только в движении вперед.

Изложил я ребятам все, что думал, жду их решения. Они подумали и, конечно же, согласились со мной. И от этого совместного решения, от такого хорошего взаимопонимания всем нам, как мне показалось, легче стало. И хотя мело все так же, навстречу, дела веселее пошли, хотя, честно признаться, были мы тогда ходоками никудышными. Сказались болезни, да и харч наш неважнецкий. Как ни крепились ребята, а все ж потихоньку сдавать стали, а тут, как на грех, темень подступила.

Тебе ведь не надо объяснять, что такое полярная ночь. Рассветает поздно, на несколько часов нальется небо слабым сереньким светом, и снова темень. Помню, в Мурманске в эту пору, бывало, как зажгут свет, так уже и не гасят. Полярная ночь — все уже этим сказано. А теперь вообрази себе эту ночь на острове! Остров был небольшой. Каких-нибудь пять-шесть миль в длину. Здоровому человеку там три часа ходу. А мы же день шкандыляли.

На беду еще, свалились в какую-то расщелину, словно бы заранее приготовленную для нас могилу, из которой карабкались, раздирая в кровь пальцы о ледяную корку, почти всю ночь. Мне удалось выбраться первым, затем, связав наши тряпки наподобие веревки, вытащил остальных. Тогда я еще был при обеих руках…

Так вот, только под утро выбрались мы из этой чертовой расщелины и снова увидели впереди себя море. Дальше дороги нам не было. Ветер тут, на оконечности острова, резал как ножом, глаза поневоле слезились, но плакали мы еще и потому, что этот изнурительный наш поход, по сути, оказался никчемным. И, думая об этой жестокой несправедливости, мы и предположить себе не могли, что метрах в трехстах от нас, за холмом, как награда за все наши хлопоты и невзгоды, стоит дом. Господи, мы кинулись к нему, этому старому, полуразрушенному, давно брошенному дому, чуть ли не наперегонки. Мы кричали от радости, славя тех, незнакомых нам людей, желая им всем земных и небесных благ. В том, спасительном нашем домике мы обнаружили непочатый мешок с мукой, в сараюшке рядом с ним нашли бочку с бензином. В нашем положении это было уже не мало. Даже, я бы сказал, чертовски много. И вчерашние страхи оставили уже нас. Хотелось жить.

Недаром говорят, что радость удваивает силы. Да и потом, дорога к дому всегда короче. И торопились же мы к своей палатке, думая о том, как обрадуем своих товарищей, как прокричим им эту весть: «Ура! Мы нашли до-ом!»

Но кричать нам радостно не пришлось. Без нас там, у палатки, случилась беда.

— И знаешь ли, всему виной эта штука, — Бородин многозначительно постучал ногтем по горлышку бутылки. — Точнее, не водка, а то, что они в горячке приняли за нее… Группа Бабкина, возвращаясь назад к палатке, нашла в камнях банку. Ребята решили: спирт! Поэтому, как только заявились в палатку, сразу же пустили банку по кругу, оставив и на нашу долю. Те, кто поменьше принял, уцелели, другие же в ночь от этой заразы сгорели.

Так что, когда мы вернулись, семеро наших во главе с Бабкиным — Лежали рядком на снегу, с подветренной стороны палатки, каждый прикрытый своей шинелью. Надюша сидела убитая, как будто во всем случившемся была повинна она. И в том, что позволила им выпить неизвестно что, и в том, что не могла спасти ребят…

И осталось нас ровным счетом десять душ. Девять мужиков да Наденька — наша безутешная сестра милосердия. В таком составе и двинулись мы, простившись с погибшими товарищами, к нашему новому месту жительства. Метель, которая, как показалось нам поначалу, отпустила, снова начала потихоньку накручивать, а нам предстояло пройти мили три. Да не по прямой, а через всякие лощины да косогоры… Хорошо еще, что я топорик с собой прихватил, а то бы совсем худо было. Топорик тот я в домике обнаружил. Подъемы крутые, скользкие, голыми руками их не возьмешь. А топориком потихоньку стук да стук. Одну ямку выдолбил, над-ней другую. Поставил ногу, зацепился рукой, глядишь, и выкарабкался. Без ногтей остался, пока до нового своего жилья добрались.

— Да ты выпей, — прервал свой рассказ Бородин, — я тоже с тобой пригублю. Давай ребятишек наших помянем. Пусть им чужая земля пухом будет.

Стакан дрогнул в руке Бородина, и он, чтобы скрыть эту слабость, это нервное, старческое дрожание руки, торопливо выпил вино, замочив при этом подбородок.

— Никудышный я питок, — признался Бородин, сделав шумное движение кадыком. — Да и вообще я не большой любитель этого дела. До войны и вкуса-то вина не знал. Это вот когда меня дергать начали, всякие показания брать. С этих пор и познакомился с ним…

Так вот, добрались мы до своего домика, осмотрели его как следует и решили, что в нем, в этом домике, зиму выдюжим. Вымели из дома мусор, вымыли полы и, уложив тяжелобольных, принялись за ремонт. Ребята в большинстве своем были палубными матросами и потому по плотницкой части умели. Домик был невелик. Когда-то, видимо, в нем зимовали норвежские полярники. Об этом мы догадались по пустым консервным банкам за домом, аккуратно уложенным, штабелем. Судя по количеству этих банок, а было их, должно быть, не меньше полтысячи штук, предшественники наши прожили тут немало времени. Да и зарубки на притолоке — видимо, каждый день делалась новая зарубка — подтверждали это наше предположение. В перерыве между нами и норвежцами — а, как мы установили, были эти норвежцы здесь лет десять тому назад, не меньше, — в домике этом никто не жил. Ну, а знаешь, дом без хозяина — сирота. Бревна поросли мохом, подгнили, пришлось заново перебирать их. Паклей, ее в пристройке мы нашли целый тюк, заделали щели. Сарайчик был, мы его сломали, пустили на обшивку стен. Так что домик у нас получился совсем даже неплохой. Из жестянок смастерили печку. У теплой стены в два яруса — соорудили нары.

Самое славное время, скажу тебе, для нас наступало, когда мы начинали топить нашу печку. Гудит, поет, мурлычет, как живая, наша печурка, тепло по нашему тесному кубрику гонит. Печурку свою из экономии топили мы раз в сутки, на сон грядущий. Лежишь на нарах, и волны теплые тебя окутывают, обмывают. С печуркой мы смогли и банные дни устраивать — два раза в месяц. Наберем снега, растопим. И худо-бедно, смотришь, а помылись. Никак нельзя было опускаться нам. Ибо запаршивевший человек уже и не человек. В нем больше скотского, чем людского. Даже и поступками его начинают руководить какие-то звериные инстинкты. Но это, быть может, сейчас так складно об этом думается. Тогда мысли-то попроще были… Мы не рассуждали о своей жизни, мы дрались за нее.

Из оружия, которое имелось на нашем транспорте и которое захватили мы с собой, самым почитаемым была у нас боевая трехлинеечка, образца тысяча восемьсот девяносто третьего года. Хоть и старомодная, но надежная, добрая штука, должен тебе заявить. А в нашем деле она была прямо-таки незаменимой. Стали мы охотиться на белых медведей, которые с приходом льдов стали иногда появляться на нашем острове. Медведям этим белым я бы памятник поставил, потому что благодаря им мы и продержались. Кроме найденного мешка муки, у нас ведь ничего не было. А с медвежатины мы и поокрепли малость. Бодрее ходить стали.