На дне второй кошелки Сергей нашел то, о чем думал с тайной тревогой, боясь, что этого вдруг не окажется. Сергей осторожно, как будто он был стеклянным, вытащил самовар, обдувая с него пыль, отирая рукавом фуфайки.

Самовар был красив — серебряный, с витыми черными, из дорогого дерева, ручками, с диковинным крученым краном, с крышкой, узорчатой, расписной, как корона. Сергей знал, что это — свадебный подарок матери, что, бросив все вещи, когда уходила от немцев, мать взяла со связкой белья лишь один самовар. С ним и вернулась назад, но уже к пустому месту. Сергей не мог только понять одного, почему этот самовар они держат не в доме, а на чердаке, почему мать никогда не выставляет его на стол. Почему они пьют чай из облупившегося, потертого, старого чайника.

Сколько Сергей ни заикался о самоваре, мать все уходила от разговоров.

Самовар был, конечно, дорогой, и Сергей начал прикидывать, сколько дадут за него. Лично он безо всякого заплатил бы за него сто рублей. Но у Жоры-тряпичника свои цены. Сколько захочет, столько и даст. Жора все на глаз оценивает. Но за самовар не должен поскупиться.

Сергей уложил все ненужное назад, в кошелку. Самовар же завернул в клеенку. Нести самовар открыто по улице рискованно. Могут увидеть и сказать матери. А так никто не догадается, что он несет.

Жора-тряпичник будто бы ждал его.

— Здрасте, — сказал он первый Сергею, поднимаясь из-за стола, за которым сидел в своей заставленной и заваленной всякой всячиной конторке.

— Только и всего? — спросил он удивленно, принимая из рук Сергея самовар и тут же ставя его на весы. — Чтой-то маловато принес, дружок. Ай силенок не хватило? Так ты скажи, мы лошадь тебе выделим.

«И чего зря языком мелет», — подумал зло Сергей, не сводя глаз с весов.

Жора лениво снял самовар, отставил к столу, пытливо посмотрел на Сережку:

— Краденый небось?

— Нет, — сказал Сергей, как можно уверенней, — это наш самовар.

— Ну, ладно, держи, — согласился Жора, вытаскивая из заднего кармана деньги.

Сергей растерянно посмотрел на деньги. Неужели самовар стоит всего три рубля?

— Мало? — угадал Жора-тряпичник. — Но, пойми, милый, у нас же не антикварный магазин. — Жора-тряпичник рассмеялся, показывая гнилые зубы. — У нас ведь утильсырье. Для нас вещь никакой цены не имеет. Абсолютно никакой. Для нас она просто-напросто лом. Цветной ли он, черный, какой угодно. Лом — и все. Ему одна дорога — в печь. На переплавку. Понял?

Но Сергей сейчас думал о другом. Если забрать назад самовар, найдет ли он еще где денег на поездку в город? Те деньги, которые он получил от Жоры-тряпичника — ни то ни се. На билет их не хватит.

— Ну, на еще, на, — сказал Жора, доставая из заднего кармана новую трешку, — пользуйся моей добротой. — Он хитровато подмигнул.

— Мать, должно быть, не знает, что ты самовару ножки приделал. А? Ха-ха! Герой, герой. — Жора снова оскалил крупные желтые зубы.

Сергей подошел к двери.

— Герой, — окликнул его на пороге Жора, — если уж тебя «спасибо» не научили говорить, то хоть скажи «до свидания, дядя».

Сергей молча хлопнул дверью.

У него теперь были деньги, вопрос с поездкой решался сам собой, но все же ему не по себе. Он вдруг подумал о том, что украл самовар у матери. Украл! Мать, конечно, на него не подумает. Скорее, на рабочих из райкомхоза, которые осенью перестилали у них полы, насыпали потолок. Мать, по крайней мере, до весны или до лета не хватится самовара, может, вообще про него забудет. Но все равно ему нехорошо становилось при мысли, что мать с отцом из этого самовара чай пили, дорожили этим самоваром, как подарком, а он его вот так запросто взял и отнес Жоре-тряпичнику. Быть может, вернуться и забрать самовар назад, сказать обо всем честно Жоре? Но кто же тогда даст ему денег на дорогу? Кто?

А ему нужно обязательно поехать в город, рассказать сыну летчика, что он видел, как падал самолет. Что отец его погиб, как герой, отдать часы.

Поселок, в котором жил Сергей, расположен очень удобно. В город от них можно добраться на поезде. Через их станцию проходит два поезда. Рабочий или, как его называли, «вагончик». Поезд этот был холодным, кургузым, потрепанным. Все было шиворот-навыворот в этом поезде. Даже паровоз ходил почему-то задом наперед. Другой же поезд, дальнего следования Рига — Орел, был красавец. Вагоны цельнометаллические, длинные. На окнах — белые занавески. На столиках — розовые абажуры. В город также можно уехать автобусом. Им-то намного быстрее и удобнее. Если от железнодорожного вокзала нужно добираться в центр города на трамвае, то автобусная остановка располагалась прямо на центральной улице. Магазины все рядом, до базара рукой подать, а большинство только и ездит в город из-за магазинов и базара, где все, что угодно, можно купить.

Автобусы между поселком и городом стали ходить недавно. Года три назад впервые в их поселок вкатил красный тупоносый ЗИС с большими широкими колесами, возле которых Сергей со своими приятелями мерился ростом. Иным эти колеса доходили до подбородка, а Сергею, например, до глаз. Сейчас даже трудно представить, как поселок обходился без автобуса. Весной, когда шоссе, проложенное по бывшим болотам и топям, начинает «дышать» и автобусное движение прикрывается на две, а то и три недели, в поселке будто чего-то не хватает.

Сергею повезло. Он успел к самому отправлению. Едва вскочил, как шофер закрыл дверцы и начал выворачивать огромный руль, выводя автобус на дорогу.

Автобус катил по поселку, и, конечно, все Сергею было знакомо. Чайная, клуб, ларек, прикрытый коричневыми ставнями, пустынный и никчемный зимой, начинающий свою жизнь с весны, когда вокруг ларька устанавливаются постоянные, прокисшие пивные запахи.

Напротив школы автобус притормозил, и Сергей, почуяв неладное, сжался, надвинув шапку на глаза. Вдруг сядет кто-нибудь из учителей. Или, может быть, сам директор. Он часто ездит по всяким делам в город. Но никто не садился, автобус сбавлял ход, чтобы объехать вставшую посреди дороги лошадь. Ей трудно было стронуть с голого асфальта сани, нагруженные тяжелыми утробистыми мешками. Возница неистово порол лошадь кнутом, а она, приседая на зад, напрягаясь, бешено храпя, разъезжаясь копытами по асфальту, все никак не могла осилить поклажу. В автобусе зашумели, стали ругать бездушного возницу, которого сам черт занес на шоссе, в то время как рядом лежала хорошо наезженная санная дорога. Кто-то предположил, что возница пьяный, — на том и порешили, и в автобусе снова стало тихо, будто весь автобус прислушивался к гулу мотора, вышедшего на простор зимней дороги.

Автобус выбрался за поселок, вдоль дороги побежали поля, местами прошитые жиденькими рядами лесопосадок. Они только набирали силу. В полях было ветрено. Солнечно. Снег уже имел тот особый блеск, который говорит о скором приближении весны, тепла, о близком прилете грачей. Сергей любил весну, ее талые запахи, холодные лужи, в которых обалдело купаются, крича от восторга, воробьи, любил солнечные блики на стенах домов, быстрые ручьи, стремительно уносящие мусор зимы.

Было за что любить весну. Ее прихода он ждал всегда с нетерпением.

Как-то ему приснился сон, будто весна прошла без него, будто он проспал ее из-за тяжелой болезни и очнулся, когда деревья шумели полной листвой и вокруг стояла летняя сушь. «А весна? Была ли весна?» — пытал он своих знакомых. Те удивленно осматривали его, удивляясь его странному вопросу, отвечали, что, конечно, весна была. И, слыша эти спокойные ответы, он, напрягая ум, все думал и думал о том, как же так случилось, что весна прошла без него. Ему стало во сне так отчаянно горько, что он проснулся в слезах, облегченно вздыхая, радуясь, что это всего лишь сон…

Автобус шел быстро, легко. Шофер царственно восседал на высоком сиденье, слегка покачивая из стороны в сторону руль. Шофер был молод. Судя по серому бушлату, который висел у него на крючке сбоку, — недавно демобилизовался из армии.