«Как же можно так? — вопрошал он тогда себя, предавая позору тех, кто был повинен в растлении юной души. — Как можно использовать служебное положение для столь низких целей?» Его не раз подмывало сообщить об этом куда следует, но всякий раз кто-то словно бы удерживал его за руку, внушал ему, что сластёница тем даром не пройдет, а вот сигнал этот еще неизвестно как обернется для него самого. Судьба хранила его: стастёница тем, как и должно было того ожидать, вышла боком — сняли заместителя начальника управления дороги, потеснили с угретых мест еще с пяток разного рода начальничков. А вызванные этими событиями перемещения по службе коснулись и его. Он еще на одну ступеньку выше поднялся по служебной лестнице, тайно благодаря судьбу, уберегшую его от неверного шага.

Да, так вот в чем эта связь, вот отчего вспомнилась ему пухленькая греховница Танечка Киреева. Когда-то он искренне в душе осуждал людей, использующих в личных интересах служебное положение, теперь сам становился таким. Но мысль эта показалась Борисенко обидной, и он спешно гнал ее прочь. Ведь он ничего такого худого не замышляет.

Пытаясь справиться с возбуждением, он продолжал расхаживать по кабинету, но каждая минута, приближающая ее приход, отдавалась в нем учащенными толчками сердца. Хороша, хороша! Как бы ладно приложились его сорок к ее девятнадцати — двадцати, или сколько там ей?

Вообще бы не грех было заглянуть в листок учета кадров! Хотя зачем! Все, что ему нужно, он узнает и без анкет. Не иначе как бес вселился в него, подталкивал, нашептывал: мол, все будет хорошо, сам бы не оплошал.

Давно не испытывал Борисенко такого задора и желания. Никогда еще не было так жаль ему ушедших лет. Женился он, в общем-то, рано и даже не на той, на ком хотелось. А, молодость! На что была растрачена она? Все какие-то мелкие обязанности, поручения, дела по линии разных общественных организаций, которым он отдавал столько времени, наивно полагая, что все эти затраты энергии когда-то-должны компенсироваться. Черта с два! Кто-то вышел в большие люди, сделал сногсшибательную карьеру, только не он. И между прочим, они не больно задумывались над тем, какой образ жизни ведут, — и выпить были не дураки, и за смазливой бабенкой при случае поволочиться. И как ни странно, это нисколько не бросало на них тень, наоборот, как бы подчеркивало их демократизм, простоту, как бы объясняя другим, что все человеческое им не чуждо. Он же слишком рано приучился глядеть на себя со стороны, контролируя каждый свой шаг, оценивая его. Он был правильным, пожалуй, чересчур правильным. А это, как он понял позже, тоже может служить отрицательной характеристикой человека.

В той его молодой поре не было времени на любовные приключения — после работы бежал то в вечернюю школу, то на секцию самбо, то в народную дружину. Да и окажись оно тогда, это свободное время, он все равно не смог бы распорядиться-им с той удалью и размахом, как это делали другие, рассказы которых с недоверием и в то же время с интересом и завистью слушал он. Хотя очень даже может быть, что ребята не врали и все было так, как повествовали они. В молодости все гораздо проще, особенно по части знакомств…

Эх, молодость, молодость, как все же быстролетна ты! И как жаль, что постигаешь это слишком поздно. Сколько ни слышал об этом раньше — не хотел брать в толк. Думал — то у других, у меня же все будет иначе. Черта с два!

Борисенко с досады ударил ребром ладони о спинку стула, ударил несколько раз, пока не почувствовал боли, и боль эта примирила его с действительностью. Что ж, успокоил он себя, видимо, так устроено в мире и стоит ли забивать себе этим голову? Все идет своим чередом, зачем вспоминать худым словом минувшее. Были и в его юности свои радости. И не мало. Да, да! И на сегодняшнюю свою жизнь он не вправе обижаться. Разве так уж худо он живет?

Но тут он спохватился. Будучи несколько суеверным человеком, он не решился развивать эту свою нескромную мысль дальше.

Борисенко вернулся к столу, переложил с угла на угол бумаги, подравнял в стаканчике карандаши, перевернул старую страницу календаря. Чтобы чем-то занять время до ее прихода, решил позвонить по одному пустячному делу приятелю. Снял уже трубку, но тут дверь отворилась и вошла проводница Широкова. Увидев его с телефонной трубкой, Антонина подумала, что, должно быть, помешала, вошла некстати. И хотела было прикрыть дверь. Однако начальник резерва торопливо водворил трубку на место и вышел из-за стола:

— Здравствуйте! Давно жду вас, — сказал Борисенко как можно приветливее, с любопытством оглядывая ее.

Ей не была известна причина вызова, хотя она, конечно, догадывалась, что все это связано с прошлой поездкой. Глядя на начальника резерва, она старалась угадать, какой же оборот примет этот разговор, к чему готовить себя.

Заметив ее настороженность, Борисенко мягко улыбнулся, и она облегченно подумала: дела ее не так уж и плохи. А когда он извинился за то, что так не ко времени потревожил ее, она и совсем успокоилась.

— Знаете что, Тоня? — сказал Борисенко, внимательно окинув ее и еще раз убедившись, что она хороша. Особенно его умилили колени — пухлые кругляши. Закрасневшие от холода, они словно бы звали погреть, понежить их. — Нам надо поговорить откровенно, но вы сами понимаете, для подобных бесед это место, — он обвел рукой стены, — мало приспособлено. Не так ли?

Антонина пожала плечами.

— У меня предложение. Давайте куда-нибудь пойдем? Туда, где бы нам никто не мешал, где бы мы могли побыть вдвоем.

Говоря это, Борисенко внимательно следил за реакцией Широковой, за тем, как отнесется она к его словам.

Но она, кажется, все поняла правильно. Ни лицом своим, ни каким-либо неверным движением не показала, что предложение Борисенко неприемлемо. «Умница, умница!» — думал радостно Борисенко, все более ободряясь. Все в ней: цвет и запах ее волос, чистота ее лица, ясность взгляда, покорность, уважительность — волновало и радостно тревожило его. Господи, как юна, как хороша она! Как славно можно с ней провести время!

— Конечно, для этого можно выбрать ресторан или кафе, — продолжил Борисенко, — но и там мы не смогли бы остаться одни. Меня тут многие знают. Разумеется, мне наплевать, кто что скажет, но все же не хотелось бы давать пищу для ненужных разговоров. И потом, общественное мнение всегда строже судит женщину, нежели мужчину. Вы, надеюсь, об этом знаете не хуже меня?

«Чего же он все-таки хочет? — соображала Антонина. — Говорил бы уж напрямую. Так-то оно лучше, когда прямо».

— Как вы отнесетесь к тому, — наконец решился он, — если я, например, приглашу вас к себе в гости? Да, домой, пусть вас это не удивляет.

Борисенко долго думал, как сказать об этом, и теперь, сказав, обрадовался, как просто и ненавязчиво все получилось.

Борисенко заметил, что предложение это насторожило ее.

— Я догадываюсь, что вас смущает, — понимающе улыбнулся Борисенко, — мол, приглашает домой, но о какой же откровенности может быть речь в чужом доме? Угадал, да? Но вам бояться у меня некого. Кроме меня да вас, никого там не будет. Спутница в санатории. Я один как перст. Так сказать, холостяк поневоле.

— Как-то нехорошо, Иван Данилович, получается, — сказала Антонина, как бы заново осмысливая все то, что услышала от Борисенко, отыскивая в прежних словах иной, потаенный смысл, которому прежде не придала значения.

— Что именно? — заволновался, насторожился Борисенко. Игра еще не начиналась. Это было всего-навсего вступление к игре. Прелюдия. И было бы нелепым именно сейчас выставить себя на посмешище. Если в чем-то и дал он промашку, то нужно сейчас же, немедля поправить дело. Но он, кажется, ни в чем не преступил дозволенного. «Это она так, для приличия, видать, говорит, — рассудил Борисенко. — Было бы странно, поведи она себя иначе, выкажи немедленную готовность идти за ним по первому зову. Уважающая себя девчонка, пожалуй, так и должна вести себя».

Эти рассуждения несколько успокоили его, он почувствовал себя уверенным для дальнейших разговоров.