Якушев подглаживал брюки и из своего угла искоса поглядывал на него.

Подвернувшийся Быков, тронул пальцем стрелку, которая выходила у взводного всегда идеально, и тут же торопливо отдернул, сделав страдальческое лицо, будто совершил порез. Сосредоточенно, торопливо, вызвав дружный смех ребят, принялся посасывать несчастный палец.

Якушев проигнорировал шутку, продолжая ловко работать утюгом.

— Ну и жестоки вы, товарищ сержант, — продолжал паясничать Быков, по привычке держась возле Малахова, — никак не жалеете бедные девичьи сердца. О такую стрелку убиться можно!

— Поговори мне еще, — сказал многозначительно Якушев, отставляя в сторону горячий утюг, довольно оглядывая свою работу.

— Ну кто с нами? — спросил Якушев знакомых ребят на КПП. — Нет желающих? Тогда счастливо скучать.

Они миновали дежурных и вышли за ворота училища. В какой-нибудь сотне метров от КПП стояла будка телефона-автомата, постоянно опекаемая курсантами. Был тот редкий случай, когда она пустовала, и, обрадованный тем, что никто не помешает его разговору, Якушев заспешил к автомату.

Родин стал рядом с будкой, напустив на себя безразличие, лениво следя за тем, как Якушев набирает номер. Стенка, на которой висел громоздкий, старого образца автомат, была густо испещрена фамилиями, номерами телефонов. Хоть заходи и от нечего делать звони на выбор. Впрочем, некоторые курсанты ради хохмы так и делали. Рассказывали, что иным даже везло. Родин, правда, никогда не пытал этой удачи. Но к этому старому телефону-автомату, стоявшему за стеной училища, испытывал весьма добрые чувства. Телефон-автомат дважды, когда требовалось смотаться в самоволку, крупно помог ему. Надоумили ребята, которые не раз сами прибегали к этому нехитрому способу обмана дежурных на КПП. Заключался он в следующем: тот, кому надо было дать тягу, бежал на КПП с просьбой разрешить позвонить по автомату в город. Отказать не было никаких оснований. Тем более внешний вид курсанта, выбежавшего налегке, в одной гимнастерке, не допускал подвоха. Для отвода глаз на тот случай, если дежурный усомнится и выглянет за ворота, беглец бежал к телефонной будке и, убедившись, что никто за ним не следит, давал знать товарищу за стеной, который тут же перекидывал ему шинель и шапку.

Сообщником у Родина в трех его самоволках был Исмаилов, всякий раз напоминавший Алексею, что если тот попадется, чтобы не выдавал его. Разумеется, эти предупреждения были излишни. Родин никогда бы не заложил своего товарища, как бы худо ему ни пришлось.

Номер был занят. Якушев, однако, не терял надежды, вытаскивал и снова вкладывал двушку, стучал по рычагу, усердно крутил диск. У будки уже подсобрались ребята, в основном малознакомые, с первого и второго курсов. Они нетерпеливо посматривали на маячившую в будке рослую фигуру Якушева. Сержантские лычки и три полоски на рукаве того невольно сдерживали их эмоции..

Наконец Якушев дозвонился. Разговор был коротким, видимо та, с кем разговаривал Якушев, была поставлена в жесткие рамки.

— Порядок! — бросил Якушев, выходя из будки, снисходительно окидывая толпившихся у будки курсантов, расступившихся перед ним.

Лицо Якушева выражало явное удовлетворение, но он не спешил с объяснениями, сознательно подогревая любопытство товарища. Но Родин и не лез с расспросами. Это было не в его характере.

— Они до семи пашут, — обронил наконец он, видя, что Родин не проявляет никакого интереса к телефонному разговору, — так что в сквере напротив военторга.

Якушев хорошо знал этот сквер, где лежала большая полутонная серая глыба в честь основания города, стояло с пяток скамеек, где обычно сиживали, подкармливая сытых медлительных городских голубей, старушки, у которых, казалось, иных забот и не было.

— Видимо, надо зайти и что-нибудь взять, — так же небрежно, в тон Якушеву сказал Родин.

— Что ты имеешь в виду?

— Что-либо из горючего.

— Я думаю, у них все это есть.

— Но неудобно вот так, с пустыми руками, — сказал Родин.

— Чудак-человек, — усмехнулся Якушев, — да они и без этого на седьмом небе от счастья. Где им еще таких мужиков сыскать.

— Ну если так! — принял якушевскую шутку Родин. — И все же надо что-нибудь взять! Может, торт какой или цветы?

— Хотел бы я знать, где ты их сейчас достанешь? — заметил с иронией Якушев.

— Давай поищем, — предложил Родин, — время-то есть!

Таких мест, где можно купить цветы, в городе было немного. На базаре, судя по времени, делать уже было нечего, в цветочном магазине тоже.

Чтобы не терять попусту время, решили сходить к музею, где с первых теплых дней начинали приторговывать цветами загорелые гости из южных областей.

— Только уговор, — предупредил Якушев, — с цветиками этими будешь разгуливать сам. Меня уволь.

— Хорошо, — согласился Родин, — постыдного в этом ничего не вижу. Патруль по крайней мере с этим не остановит.

Они вышли на Советскую. Улица была полна нарядно одетых, неторопливо прогуливающихся людей. Одни шли к Уралу, другие спускались от набережной к центру города. Якушев приосанился, с нескрываемым интересом вглядывался в лица встречных. Разумеется, его больше занимали молоденькие девчата.

— А ничего деваха! — изредка комментировал он, задерживая взгляд на какой-либо приглянувшейся девчонке. — Не туда смотришь, левее, — пояснял он Алексею, хотя тот вовсе и не думал оценивать якушевские находки.

Рядом со взводным, державшимся, как всегда, свободно и независимо, Алексей чувствовал себя неловко. Ему казалось, что встречные догадываются об их нынешних планах. Хотя все это, конечно, была ерунда и никому абсолютно не было дела до них. Люди радовались теплому апрельскому дню, тому, что на какое-то время они могут забыть о своих заботах, службе, домашних делах. Родин, видя этих беззаботных, нарядных людей, одевшихся как на праздник, вдруг неожиданно подумал, что наверняка каких-нибудь лет тридцать назад, когда были еще свежи воспоминания о недавней войне, люди вряд ли бы вот так бродили беспечно по улице. Дела бы не пустили, нужда, в которой они тогда жили. Да и какими нарядами могли похвастаться, например, его мать с отцом?

Под стеной городского музея, слева от короткой и толстой пушки времен пугачевского восстания, которую дополняло установленное тут же, на постаменте, тяжелое чугунное ядро, несколько женщин в пестрых восточных платках бойко торговали тюльпанами. Цветы лежали вроссыпь на крышках чемоданов, стоявших в ногах у женщин.

Якушев критически окинул тюльпаны, которые от дальней дороги и тесноты в чемодане успели привянуть.

— Неужели будем брать? — обратился он удивленно к Родину.

Вопрос был пустым. Другого выхода, и это хорошо знал сам взводный, просто не было.

Но и идти на свидание к девчатам с такими цветами тоже было неловко.

Видя замешательство Алексея, смуглая казашка заторопилась.

— Бери. Бери. У меня рука легкая. Смотри, какие красавцы.

Она торопливо сунула руку в банку с водой, окропила, встряхнула тюльпаны.

— Гляди!

— Да, да, — согласился Родин, хотя никакого чуда с цветами пока что не произошло.

— Сколько тебе? Пяток? — не отступала цветочница.

— Спасибо, спасибо, — растерянно пробормотал Родин, будучи и сам не рад, что связался с назойливой женщиной. Он уже готов был отказаться от своей затеи, но тут в ряду цветочниц заметил только что пристроившуюся пожилую сухонькую женщину с черной дерматиновой сумкой. Она наклонилась над сумкой, собираясь выставить в общий ряд свой товар, и Родин, надеясь на удачу, поспешил к ней.

Женщина вытащила на свет маленькие букетики синих цветов. Что-то родное, из детства напомнили они. Подснежники? Только те, что они собирали в своем лесу по весне, были гораздо мельче, у этих же лепестки были крупные и яркие.

— Два букетика, — попросил он.

Цветы оказались дешевыми, женщина дала ему с рубля полтинник сдачи.

— Фиалки взял! — констатировал Якушев. — А что, очень даже недурственно!