Поиск
ПУГАЧЕВСКАЯ ДОЧКА
«Казнить так казнить, жаловать так жаловать…»
Кто родился в сорочке,
Кто и умер ни в чем.
Капитанскую дочку
Отпустил Пугачев.
Здесь поставить бы точку,
Только точка — обман:
Пугачевскую дочку
Не простил капитан.
Он, тюремщик свирепый,
Надругался над ней.
Заточил ее в крепость
До скончания дней.
Там, где стены темницы
Близко-близко сошлись,
Как могла поместиться
Ее длинная жизнь?
В несмышленые годы
Все казалось игрой:
И тюремные своды,
И за дверью конвой,
И что трудно согреться,
Ложка стынет у рта…
И не выйти из детства:
Крепко дверь заперта.
Но — вину ли, беду ли —
Растворила вода.
Как отцовские пули,
Простучали года.
Молодой, беспокойный,
Убыстряющий бег,
Появился в Кексгольме
Девятнадцатый век.
И, пришелец невольный,
Обреченный на жизнь,
Появился в Кексгольме
Молодой декабрист.
Здесь, где холод и вьюга,
Где полярная ночь,
Он увидел старуху,
Пугачевскую дочь.
Он окликнул старуху
И спросил об отце.
Было пусто и глухо
У нее на лице.
Видно, силы ослабли,
Подкосила беда.
Как отцовские сабли,
Просвистели года.
Жизнь прошла — оттого ли
Поумерилась боль?
Ей казалось, что воля —
Это крепость Кексгольм.
Оттого ль, что ограда
Была слишком тесна,
Ей казалось, что радость —
Это та же тоска.
Вечный страх леденящий,
Вечный каторжный труд.
Ей казалось, иначе
На земле не живут.
И сегодня, и завтра —
Холод, мрак и нужда…
Как отцовские залпы,
Прогремели года.
Здесь поставить бы точку,
Только точка — обман.
Кто родился в сорочке,
Тот опять капитан.
При царе Николае
И при прочих царях
Он мордует, карает,
Он гноит в крепостях.
И невинные — винны,
И опять и опять
Чьим-то дочке и сыну
За отца отвечать.
А Кексгольмские стены
Погружаются в ночь,
Где она, Аграфена,
Пугачевская дочь.
ОТЕЦ ПЕСТЕЛЯ
Отошедши от дел, о которых давно позабыли,
Доживает свой век отставной губернатор Сибири.
И последний предел с каждым часом видней, ощутимей…
Тихо падает снег, занося позабытое имя.
Но оно оживает — и снова гремит над Россией,
Неподвластно смертям, в новом смысле и блеске, и силе.
И ему нипочем, что в безвестном смоленском поместье
Доживает свой век человек по фамилии Пестель.
Что он может теперь, этот старец, убогий и слабый?
И зачем ему эта фамилия звучная — Пестель?
А ушедшие годы бредут и бредут по этапу
И никак не придут на свое покаянное место.
Им шагать и шагать, им звенеть и звенеть кандалами,
Попылится за ними людская недолгая память.
И — вокруг тишина… Пустота… Ни попутных, ни встречных…
Годы сосланы в прошлое. В прошлое — значит, навечно.
А ведь были же годы! Таких ты сегодня не сыщешь.
Сочинял свои письма крамольный писатель Радищев.
И читал эти письма, и слал о них тайные вести
Почт-директор столицы со звучной фамилией Пестель.
Он, не знавший Радищева, не был его адресатом,
Не ему эти письма писал вольнодумец опальный,
Но по долгу чиновному сколько он их распечатал —
Деловых и интимных, и нежных, и злых, и печальных.
Что там пишут теперь? Что читает почтовый директор?
Чьи беспечные строки хранятся в архивах секретных?
Чья тревога и боль, чьи надежды, мечты и порывы?
Что же, что же сегодня хранится в секретных архивах?
Тихо падает снег, занося беззащитную память,
Беззащитную жизнь, ее небылью ставшие были…
А ушедшие годы звенят и звенят кандалами
И никак не дойдут до своей покаянной Сибири.
Почт-директор столицы, позднее — сибирский наместник,
Доживает свой век в одиноком смоленском поместье.
Отставной генерал, отставной губернатор, сенатор…
Но гремит его имя звучней, чем гремело когда-то.
Сыновья, сыновья, вы — наследники нашего дела,
Наших добрых имен. Как же вы обращаетесь с ними?
Имя Пестеля прежде совсем по-другому гремело,
А теперь как гремит оно, Пестеля славное имя?
Даже слушать позор. В этом имени — бунт и крамола.
Потрясенье основ, пугачевщина в имени этом.
Старый Пестель вздыхает: он тоже, конечно, был молод,
Но умел уважать и законы страны, и запреты.
Сыновья, сыновья, вам доверена правда отцова,
Отчего ж, сыновья, от нее отвернули лицо вы?
Вам идти б в генералы, в сенаторы, даже в министры, —
Отчего же уходите вы, сыновья, в декабристы?
Где-то стынет Сибирь, неоглядные дали и шири,
Вечный мрак рудников и железа колодного скрежет.
Павел Пестель, сынок, не дошел до отцовой Сибири, —
Он в начале пути в Петропавловских стенах повешен.
Не дошел до Сибири и сверстник его, Грибоедов.
А ведь шел он — в Сибирь, хоть об этом, бедняга, не ведал.
Сколько их, недошедших, сегодня покоится в мире!
Жизнь, увы, коротка, и не каждый дойдет до Сибири.
Жизнь, увы, коротка. И с нее ты за это не взыщешь,
Не обяжешь ее, не прикажешь ей сделаться длинной.
Сорок лет, как скончался крамольный писатель Радищев,
И по смерти своей отобравший у Пестеля сына.
Страшно мстят мертвецы, и не знают они милосердья.
Как они, мертвецы, ухитряются жить после смерти?
Время мертвых прошло. Им сегодня никто не позволит
Восставать из гробов и живым диктовать свою волю.
А ушедшие годы бредут и бредут по этапу,
Никому не потребные, всеми забытые годы.
Генерала-отца называли сибирским сатрапом,
А родной его сын погибает в борьбе за свободу.
Имена, имена… Вы рождаетесь мертвыми в мире,
В вас вдыхается жизнь нашей мукой и нашей Сибирью.
Нашей каторжной правдой и пролитой кровью, и потом,
Нашей смертною жизнью и нашей бессмертной работой.
Тихо падает снег, тихо жизнь уходящая стынет,
Одряхлевшая мысль все трудней облекается в слово.
И гремит над Россией казненного Пестеля имя
И никто не помянет бесславное имя живого…
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: