— Если ты обратил на меня внимание, значит, ты окончательно проснулся, Джон Непомнящий родства, — прошептал человек с хитрыми и умными глазами.

— Ты кто и почему меня так называешь? — шепотом спросил я его.

Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги. Затем потер переносицу пальцем, наверно, он так делал, когда ему требовалось подумать.

— Меня зовут Сэм Морган. Вор. А тебя так прозвали, потому что ты ничего не помнишь и никого не узнаешь.

— За что меня сюда посадили?

— Ты находишься под следствием. Как я слышал, тебя задержали непосредственно на месте преступления. Убийство при отягощающих обстоятельствах. Пока ты был не в себе, тебе не предъявляли никаких обвинений, а теперь за тебя возьмутся по-настоящему. Труп со следами пыток есть, а убийц не могут найти. Поэтому для следователя ты тот человек, на которого можно будет повесить дело. Он обязательно попытается выбить из тебя признание. Так что все теперь зависит от тебя.

— Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.

Пока тот рассказывал, я перебирал то, что осталось в моей памяти, вставляя куски воспоминаний в рассказ Сэмми, как недостающие детали в пазл, но, к сожалению пустых мест в картинке было намного больше. Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, оставшиеся у меня в памяти. Мортон некоторое время думал, а потом сказал: — Другому я бы ничего не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что…. Надеюсь, впоследствии я не пожалею, что рассказал тебе все это. В общем, так, это была одна шайка. Доббсон и эти трое. Сам Доббсон не ходил на дела, так как сильно хромал на правую ногу. Он был наводчиком, а также занимался сбытом краденного. Так я с ним познакомился, — увидев в моих глазах вопрос, он пояснил. — Время от времени сбывал через него кое-какие вещички. Маленький, с глазами — пуговками и безгубым ртом — Том Пристли. Его еще зовут Маисовой Лепешкой. Любит их до безумия. Пустой человечек. Он вроде тени Кокни Уорда, главаря. А вот этому я не хотел бы стать поперек дороги. Ему что палку настругать, что человека — все одно. Третий — Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки. Даже когда со шлюхами балуется. Вот идиот! Ха-ха!

Неожиданное возвращение ко мне памяти и речи очень обрадовало следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя потеря памяти, ни что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе его методики лежали удары дубинкой по спине и ребрам. В четвертый раз было все по-другому. Вместо обычного приветствия, типа "Ты мне все подлец и подонок расскажешь, а иначе я тебя…!" и злого азарта в глазах, сегодня на его лице была кислая и обиженная мина. Я понял, почему у него такой недовольный вид, только когда увидел лежащее на столе постановление о моем освобождении.

— Тебе повезло, висельник! Ты считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а когда она бросилась к отцу с криком, один из бандитов ударил ее в лицо. С этого момента она совсем ничего не помнит. Я беседовал с ней дважды. И дважды, она мне рассказывала одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. И при этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. Но чтобы ты или эта девчонка мне не говорили, я все равно убежден, что ты один из этих убийц! Запомни, я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! Все! Если грамотный, читай постановление! Подписывай! А теперь пошел вон отсюда, грязный ублюдок!

Бригадир даже не понял, когда с виду обычным грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемым эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов он не мог, так как его как личности в этот миг не было, был только страх. Всепоглощающий холодный и липкий страх.

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни, внимание к обыденным мелочам, к пониманию их значимости в твоей жизни. Проходит немного времени и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Сейчас, все то, чего был лишен в тюрьме, я впитывал в себя, наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Идиллия продолжалась недолго, до тех пор пока неожиданно из-под ног не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановшись, я обнаружил под ногами, посреди улице, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту я рассматривал ее, пытаясь понять как она сюда попала. Но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивлятся тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак. Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина с грубым лицом, в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкающий перед собой тележку с дровами, шедший мне навстречу, женщины, среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обогнавшие меня. Они так оживленно обсуждали какую-то Мэри, что даже не заметили меня. Зато я заметил грубые, натруженные руки, платья, потерявшие первоначальный цвет от долгих стирок. Единственным, кто обратил на меня внимание, был мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли, снова посмотрел на мальчишку, но тот уже занялся делом, принявшись строгать палку ножом. Только теперь до меня дошел мерзкий запах шедший от животного. Брезгливо сморщившись, обогнув свинью, я пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, то сейчас стал частью его. Бедность района в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой.

Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли.

Я даже невольно ускорил шаг, стараясь побыстрее выбраться из этих мест. Некоторое время плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу. И словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха и ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этого красочного зрелища. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, основой композиции здесь являлись люди. Они шли нарядные и довольные жизнью. В одиночку, парами и компаниями. Даже не шли, они несли себя, словно находились на подиуме, на показе коллекции прославленного художника — модельера. Нетрудно было заметить, что это был показ не только нарядной, хорошо сшитой одежды и драгоценностей, но и своего положения в обществе. На эту мысль меня натолкнула встреча двух пар в возрасте сорока пяти — пятидесяти лет. Завистливый взгляд, сопровождаемый низким раболепным поклоном с одной стороны и полный чванства и пренебрежения, кивок с другой стороны. Их отношения не мог не заметить лишь только слепой. Люди, не стесняясь, выпячивали то, что намного позже стали прятать в тайниках своей души.