Передохнув, Петр Васильевич и Митроша стали менять стертые лемеха на тракторных плугах. Несложная работа, но в борозде на холодном ветру ее быстро не сделаешь. Феоктист Сергеич помогал, испачкался в грязи, зашиб до крови палец и был очень доволен, что он пригодился для дела, хоть малость, но подсобил трактористам, капелька его труда тоже будет в этом поле, в будущем хлебе. И Петр Васильевич как-то родственно тогда его полюбил. Скольких не загонишь на этот грязный труд, в поле, к трактору, – а почти совсем уже старый человек, на десяток лет старше Петра Васильевича, не из чего, даже не за спасибо, по одной любви сердца надрывается слабыми своими силами – и рад, счастлив! Что на это скажешь, как такое объяснить? Истинная душа хлебороба!

Трехдневные впечатления Феоктиста Сергеича просились наружу, ему хотелось поделиться с Петром Васильевичем всем, что отложилось у него в мыслях и в сердце.

– А про эту беду вы знаете? – Лицо его сделалось тревожным. – Колорадский жук на картошку напал. Вот уж одно к одному! Свекла взошла – ее мотылек жрет, картошку – жук колорадский!

– Мне Люба говорила, – сказал Петр Васильевич без большого волнения. – Опылять надо – и капут всем жучкам-мотылькам.

– Нет, это не так просто! – быстро возразил Феоктист Сергеич. – С колорадским жуком не один год борьба, он к нам из Прибалтики, Белоруссии двигался, что только там с ним ни делали, а вот – дошел… Да и яды эти – оружие, сами знаете, обоюдоострое… Если бы они действовали только на одних вредителей, а то ведь их поглощает все живое – и гибнет скорей и раньше. Убавилось птиц, разного зверья в лесу, в поле. Помните, не вы ли сами мне рассказывали? – весной сошел снег, и по всем ярам дохлые зайцы, лисы… А почему рыба в реках переводится, только ли от заводских отходов? В колхозе «Маяк» на ихнем пруду никаких заводов нет, закрытый водоем, а рыба исчезла, мальков пускают – они не живут. А в том дело, что поблизости подсолнечник сеяли да опыляли, с сорняками химическим путем боролись, а дождевые стоки-то – прямехонько в пруд… Нет, нет, это не путь – ядохимическая защита! – затряс он решительно головой. – И правильно, что на яды сейчас запрет наложили, ищут другие меры. Я вот читал недавно и, знаете, вполне согласен, самое правильное решение – это установка на селекцию. Селекция должна дать такие новые сорта, чтобы растение само, без помощи человека, было вредителеустойчивым. Такие сорта уже есть, есть и подсолнечник такой, и свекла, и пшеница, да мало, мало они еще пока в практику внедрены, читаем о них только, а на полях что-то не видно… А принцип этот верный. Вот как, скажем, в борьбе с пожарами. Можно поступить как? Увеличивать противопожарные средства: побольше огнетушителей, пожарных шлангов, плакатов «Не курить», «Огня не разводить» и так далее. И все равно пожара не миновать: за каждой искрой не уследишь, рано ли, поздно, а не убережешься. А можно по-другому – перейти на негорючие материалы. Это гораздо надежней. И сразу же все отпадает: специальная охрана, опасность случайного огня…

– Ох, Феоктист Сергеич! – мягко перебивая, остановил старика Петр Васильевич. Всего не переслушаешь, что может он порассказать. Вытащив из воды ноги, Петр Васильевич обтер их о траву – чтоб скорей обсохли и можно было обуваться. – Пропадает в вас – не знаю, кто. Может, даже академик. И чего вы в городе сидите? Ехали бы сюда, хотя бы в наш колхоз, ну и претворяли бы все эти теории на практике. А то как-то получается не так. Столько вы знаете, читаете, а не при деле…

Феоктист Сергеич, примолкнув, улыбнулся сконфуженной, какой-то даже виноватой улыбкой.

– Поздно уже мне… Раньше надо было… Да вот, так вышло, не решился тогда…

Распрощавшись с Феоктистом Сергеичем, Петр Васильевич пошел дальше.

За мостом и лощиной долго тянулись земли «Родины», потом вытянутым своим краем дорогу перехватила земля «Верного пути», а уж за нею Петр Васильевич увидел поля своего колхоза.

Ему так хотелось поскорее узнать, какие они, сравнить их с тем, что он уже видел, что, приближаясь, Петр Васильевич незаметно для себя все ускорял и ускорял шаги, пока уже стал задыхаться от быстрого своего хода.

Посевы были не хуже и не лучше, чем у соседей. Такими же тонкими строчками зеленела сахарная свекла, даже не развернувшая по-настоящему своих листьев, – а уж в эту пору они должны были закрыть землю всплошь, без прогалов. Такие же редкие торчали былки кукурузы, без метелок, – а уж она тоже должна была бы вытянуться в полный рост, выкинуть курчавые султанчики, радовать глаз зреющими в тугих многослойных коконах початками.

Налево, в стороне, за полосой овса, к самому горизонту простиралось поле озимой ржи. Ее сеял Петр Васильевич, и, шагая по грейдеру, он до рези в глазах всматривался в то поле: что оно, как? Пропал иль не пропал его труд?

Мягкий шум машины послышался сзади. Петр Васильевич обернулся. Расстилая за собой шлейф пыли, несся синий «Жигуль» Василия Федоровича, председателя «Силы».

Петр Васильевич отступил с дороги, пропуская машину, но «Жигуль» стал тормозить и остановился рядом. Тут же накатило облако пыли, окутало Петра Васильевича, автомобиль. Приоткрылась дверца, Петр Васильевич увидел председателя. По-парадному: в черном костюме, белой рубашке с галстуком, с сине-красным значком депутата райсовета. Значит, был у начальства, в райкоме или райисполкоме.

– Лезь скорей! – раздался сквозь завесу пыли голос Василия Федоровича, как бы даже сердитого на Петра Васильевича. – Ты чего ж пешим топаешь, почему нас не разыскал, мы с самого утра в райцентре…

– Кабы я знал! – сказал Петр Васильевич, забираясь в тесное, жаркое нутро легковушки. – Вы ж мне не доложились. Ничего, мне ноги промять полезно!

– Хороша прогулочка! – без улыбки отозвался Василий Федорович. – Восемнадцать все-таки кэ-мэ! Так ноги промнет, что в стельку лежать будешь…

Кроме председателя в машине сидел еще главный колхозный инженер Илья Иванович, тоже принаряженный: в костюме, гластуке, светлой сетчатой шляпе. Только без значка.

– Ну, поехали! – сказал шоферу Леше председатель, удобнее умащиваясь на переднем сиденье и вытягивая ноги в домашних войлочных тапочках. Который год у него побаливают ноги, опухают, и тапочки – это его единственная, еще как-то терпимая им обувь. В тапочках он ездит и ходит по колхозу, сидит на бюро райкома, на исполкоме райсовета, – все уже привыкли, не обращают внимания.

«Жигуль» – на редкость уютная машина, это знает, ощущал каждый, кому приходилось в нем ездить. А Петр Васильевич, внезапно для себя, не рассчитывая на это и не ожидая, очутившись в его мягкой кабине, в тесной близости к своим, бобылевским, издавна привычным, а сейчас даже родным ему людям, почувствовал этот гостеприимный уют и удобство еще и так, точно бы, сев в машину, он уже наполовину оказался в Бобылевке, почти что дома.

– А я знал, что тебя сегодня отпустят, – как бы слегка похваляясь своей осведомленностью, оказал Василий Федорович.

– Как же вы это могли знать? – не поверил Петр Васильевич. – Я и сам-то это вдруг узнал…

– Ты – вдруг, а я – не вдруг.

– Сказал кто?

– По радио объявляли.

– Нет, верно?

– Виктору Валентиновичу вчера звонил, справлялся, – уже серьезней сказал Василий Федорович.

– Вот как!

Значит, не забывали его, беспокоились! Не просто так: выбыл человек, ну и ладно, бог с ним…

– А ты думаешь – почему? Соскучился по тебе? Уборка не за горами, должен же я знать, будет у меня комбайнер работать или ему замену искать?

Нарочитость этих слов не обманула Петра Васильевича, председатель частенько так притворялся: сделает что-нибудь доброе, человеческое и тут же спрячет свою доброту, – вроде бы не положено при его должности быть чувствительным…

Машина летела плавно и мягко. Горячий ветер врывался в опущенное стекло передней дверцы и через плечо Василия Федоровича бил Петра Васильевича в лицо упругими толчками, теребя его волосы, то залепляя ему глаза длинной, отросшей в больнице прядью, то откидывая ее в сторону.