Энни, которая прежде учительствовала вдали от дома, теперь вернулась. Она все еще сохранила мальчишеские ухватки, притом она была помолвлена и собиралась замуж. Пол изучал композицию.

По пятницам Морел вечерами всегда бывал отлично настроен, разве что жалованье за неделю оказывалось мизерным. Едва пообедав, он суматошно готовился мыться. Когда мужчины рассчитывались, женщины из приличия выходили. Не полагалось им подглядывать за мужчинами, когда они заняты таким истинно мужским делом, как расчеты меж сотоварищами, и еще — не положено им знать, сколько кто заработал. Так что, пока отец плескался в каморке при кухне, Энни уходила провести часок с соседкой. А миссис Морел пекла хлеб.

— Двери затвори! — яростно прорычал Морел.

Энни захлопнула за собой дверь и была такова.

— Только попробуй опять открыть дверь, покуда я моюсь, схлопочешь в зубы, — пригрозил он, весь окутанный мыльной пеной. При этих словах Пол с матерью нахмурились.

Вскоре он выбежал из чулана, мыльная вода стекала с него, и он дрожал от холода.

— Мать честная! — крикнул он. — Да где ж мое полотенце?

Полотенце висело на спинке стула, у огня, чтоб согрелось, не то бы Морел разбушевался и стал их поносить. Он присел на корточки перед жарким огнем, торопясь обсохнуть.

— Бр-рр-р! — продолжал он, делая вид, будто все еще дрожит от холода.

— Да перестань, что ты как маленький! — сказала миссис Морел. — Вовсе здесь не холодно.

— А ты разденься догола и вымойся в этом чулане, — сказал Морел, вытирая голову, — там что в леднике!

— Я-то не стала бы поднимать столько шуму, — отвечала жена.

— Ясно, ты бы хлопнулась тут замертво, будто чурка.

— А почему это чурка мертвей всего прочего? — с любопытством спросил Пол.

— Кто ж его знает… присловье такое, — отвечал отец. — А только сквознячище там, в чулане, так и продувает между ребер, будто через решетку.

— Ну, тебя не больно продуешь, — сказала миссис Морел.

Морел уныло оглядел свои бока.

— Меня-то! — воскликнул он. — Да я что кролик ободранный. У меня вон все кости выпирают.

— Хотела бы я знать, где они у тебя выпирают, — возразила жена.

— Да везде-е! Мешок костей я, вот чего.

Миссис Морел рассмеялась. У него до сих пор было замечательно молодое тело, мускулистое, безо всякого жира. Кожа гладкая и чистая. Можно бы подумать, это тело мужчины, которому и тридцати нет, вот только слишком много синих шрамов, будто следы татуировки, где угольная пыль забилась под кожу, да еще грудь слишком волосатая. Но он уныло провел ладонями по бокам. Он был совершенно уверен, что раз он не оброс жирком, значит, тощ, как голодная крыса.

Пол взглянул на тяжелые, темные, заскорузлые руки отца со сломанными ногтями, поглаживающие безупречно гладкую кожу на боках, и несоответствие это его ошеломило. Так странно, что это одна и та же плоть.

— У тебя, наверно, раньше прекрасная была фигура, — сказал он отцу.

— Ха! — воскликнул углекоп и огляделся испуганно и робко, совсем по-детски.

— Это правда! — воскликнула миссис Морел. — Если б только он не съеживался весь, будто стараясь забиться в щель.

— У меня! — воскликнул Морел. — У меня хорошая фигура! Да я всегда был сущий скелет.

— Ты что! — воскликнула жена.

— Вот те крест! — сказал он. — Ты таким только меня и видела, я ж так камнем и качусь под уклон.

Жена сидела и смеялась.

— У тебя железный организм, — сказала она, — и если главное — тело, тебе было дано как никому. Ты бы видел его молодым! — вдруг крикнула она Полу и поднялась, изобразила, какая великолепная осанка была когда-то у мужа.

Морел застенчиво на нее смотрел. Он опять увидел прежнюю ее страсть к нему. Вот что на миг вспыхнуло в жене. Он был смущен, и оробел, и застеснялся. И однако, вновь ощутил былой пыл. Но тотчас почувствовал, в какую развалину он превратился за последние годы. Захотелось вскинуться, сбежать от случившегося.

— Потри мне малость спину, — попросил он жену.

Она принесла хорошо намыленную фланельку и похлопала его по плечам. Он подскочил.

— Ах ты злодейка! — вскричал он. — Тряпка ж холодная как смерть.

— Тебе родиться бы саламандрой, — со смехом сказала она и все терла ему спину. Редко, редко она так его обихаживала. Обычно это делали дети.

— Тебе и на том свете не хватило бы жару, — прибавила она.

— И то, — согласился он. — Как бы сквозняк меня не прохватил.

Но она уже кончила. Кое-как его вытерла, сходила наверх и тут же вернулась с другими брюками. Обсохнув, он натянул рубаху. Потом, красный и лоснящийся, волосы всклокочены, фланелевая рубаха висит поверх шахтерских штанов, он стоял и грел одежду, которую собирался надеть. Поворачивал ее, выворачивал наизнанку, даже подпалил.

— Боже милостивый! — воскликнула миссис Морел. — Да оденься ты!

— А тебе понравилось бы влезать в штаны, ледяные, будто лохань с водой? — сказал он.

Наконец он скинул шахтерские штаны и надел приличные черные брюки. Все это он проделывал на каминном коврике, так же делал бы и при Энни и ее друзьях.

Миссис Морел перевернула в печи хлеб. Потом из большой красной глиняной миски, что стояла в углу, взяла еще теста, придала ему нужную форму и положила на противень. В эту минуту постучал и вошел Баркер. Спокойный, плотный, небольшого росточка, с таким видом, будто он и сквозь каменную стену пройдет. Черные волосы коротко острижены, голова костистая. Как почти все углекопы, он был бледный, но крепкий и подтянутый.

— Наше вам, хозяйка. — Он кивнул миссис Морел и со вздохом сел.

— Добрый вечер, — приветливо ответила она.

— У тебя башмаки скрипят, — сказал Морел.

— А я и не заметил, — сказал Баркер.

Он сразу несколько стушевался, так бывало со всеми углекопами в кухне миссис Морел.

— А как ваша хозяйка? — спросила она.

Недавно Баркер ей сказал: «У нас не нынче завтра третий будет, вот какое дело».

— Сдается мне, она ничего, — сказал он и почесал в затылке.

— Так когда ждете? — спросила миссис Морел.

— Да теперь в любую минуту не диво.

— А-а. И держится она молодцом?

— Да, что надо.

— Слава Богу, ведь она не очень-то крепкая.

— Да уж. А я опять сглупил.

— Что такое?

Миссис Морел знала, не станет Баркер совершать особые глупости.

— Да сумку хозяйственную не прихватил из дому.

— Возьмите мою.

— Не-е, вам самой понадобится.

— Нет-нет. Я с плетеной хожу.

Она не раз видела, как маленький углекоп деловито покупал в пятницу вечером недельный запас бакалейных товаров и мяса, и восхищалась им. «Баркер ростом мал, а в сто раз больше мужчина, чем ты», — говорила она мужу.

Пришел Уэссон. Был он тощий, на вид не очень-то крепкий, по-мальчишески простодушный, и улыбка глуповатая для отца семерых детей. Но жена его была женщина пылкая.

— Я гляжу, ты меня обошел, — сказал он с бледной улыбкой.

— Ага, — ответил Баркер.

Пришедший снял шапку и размотал длиннейший шерстяной шарф. Острый нос его покраснел.

— Боюсь, вы замерзли, мистер Уэссон, — сказала миссис Морел.

— Да, холодновато, — ответил он.

— Так садитесь к огню.

— Не, уж останусь, где есть.

Оба углекопа сидели в сторонке. И никак нельзя было убедить их подсесть к очагу. Очаг свят в доме, он для семьи.

— Поди сядь в кресло, — весело предложил Морел.

— Не, спасибочки, мне и тут очень даже хорошо.

— Да, правда, сядьте сюда, — настаивала миссис Морел.

Он поднялся и смущенно подошел. И смущенно сел в кресло Морела. То было слишком большой вольностью. Но подле огня его охватило истинное блаженство.

— А грудь у вас как? — поинтересовалась миссис Морел.

Он опять улыбнулся, голубые глаза его повеселели.

— А очень даже ничего, — ответил он.

— А грохочет в груди, будто литавра, — коротко сказал Баркер.

Миссис Морел огорченно прищелкнула языком.

— А фланелевую фуфайку вам сшили?