– Что касается меня, – серьезно сказала Летти, – я буду тебе очень благодарна! Я правда могу его взять себе? Спасибо! Он очень подойдет к моему французскому муслиновому платью. Я уже собиралась уговорить Джайлза купить такой же шарфик и мне.

– О нет, не надо! – в ужасе вскричала Нелл.

– Конечно, не буду, раз уж он сел на любимого конька, – согласилась Летти. – Я уверена, что никогда не встречала человека, который бы так нетерпимо относился к долгам! А что ты собираешься надеть вечером? Надеюсь, ты не забыла, что Феликс Хедерсетт должен отвезти нас к Олмаку?

– Как не хочется ехать! – вздохнула Нелл.

– Ну, если не хочешь, можешь не ехать, – подхватила Летти. – Отправь Феликсу записку, а что касается меня, то, думаю, тетушка Торн с радостью захватит меня с собой.

Этот беззаботный разговор отвлек Нелл от ее горестей. После женитьбы граф забрал свою юную подопечную из-под крылышка тетки и поселил ее в своем собственном доме. Миссис Торн была женщиной добродушной, но ему не нравился склад ее ума, к тому же он чувствовал, что она едва ли может и хочет держать в узде его легкомысленную сводную сестру. Он был неприятно удивлен, обнаружив, каким поверхностным был присмотр, под которым выросла Летти, и сколько она усвоила неподходящих мыслей; он был поражен еще сильнее, когда она открыла ему, что, несмотря на свою юность, уже имеет объект любви, причем до гробовой доски. Джереми Эллендейл был весьма респектабельным молодым человеком, но при всех своих прекрасных качествах он едва ли мог быть подходящим мужем для леди Летти Мерион. Он занимал пост в министерстве иностранных дел и, хотя у него были хорошие перспективы, в данный момент находился в стесненных обстоятельствах. Его мать, вдова, была совсем не богата, и потому он считал себя полностью ответственным за образование своих братьев и сестер. Граф считал это удачей, ибо, хотя молодой человек вел себя со строжайшей благопристойностью, он был без ума от Летти, и (по мнению ее брата) на ее благоразумие никоим образом нельзя было полагаться. Если бы только она получила возможность распоряжаться своим состоянием, с нее сталось бы уговорить возлюбленного тайно обвенчаться с ней. Но в данной ситуации он не имел никакой возможности содержать ее, так что такой исход казался маловероятным. Визиты мистера Эллендейла на Гросвенор-сквер не очень поощрялись, но то ли вследствие мудрости, то ли из нежелания выглядеть тираном граф никогда не запрещал сестре поддерживать с ним обычное светское знакомство. Она не вызвала бы никакого порицания, протанцевав несколько раз с мистером Эллендейлом; но Нелл прекрасно понимала, что при столь беспечной компаньонке, какой являлась ее тетушка, Летти на этом не остановится. По той готовности, с которой Летти приняла желание Нелл остаться в тот вечер дома, она поняла, что мистер Эллендейл будет в Олмаке; мгновенно отбросив свои неприятности, она сказала, что, конечно же, отвезет туда Летти.

Мистер Эллендейл в самом деле оказался в Олмаке, и Нелл в сотый раз спросила себя, за что Летти могла в него так влюбиться. Он был привлекательным мужчиной, можно сказать даже красивым, но его поведение было слишком чопорным для непринужденного общения, а разговор – скорее нудным, чем интересным. Он весь был такой правильный: Нелл нашла его несколько скучным. Мистер Феликс Хедерсетт так сразу и заявил:

– Парень – первостатейная зануда. Не думаю, что этот роман продлится долго.

– Пожалуй, – согласилась Нелл, – но должна сказать, что она проявляет завидное постоянство, несмотря на то что его не поощряют с самого ее выхода в свет. Я однажды осмелилась намекнуть Кардроссу, что, возможно, это не такая уж плохая партия, но… но он и слышать об этом не хочет, говорит только, что, если она не передумает и через несколько лет, он не будет возражать против мистера Эллендейла.

– Она напрасно растрачивает себя, – недовольно сказал мистер Хедерсетт. – Черт возьми, кузина такое соблазнительное создание! Да к тому же богатая наследница. Вполне понятно, – добавил он, будто его только что осенило, – вам хотелось бы видеть ее связанной с кем-нибудь надежными узами! Смею сказать, с ней, должно быть, нелегко справиться.

– Ах, нет, ничего подобного, – с легкой тревогой сказала Нелл. – Неужели вы думаете, что я хочу от нее избавиться? Я только счастлива, что она со мной!

Весьма смутившись, он извинился. Несмотря на его прежние филиппики в адрес семьи Ирвинов, он был одним из самых верных поклонников Нелл и считался в обществе ее главным чичисбеем[3]. У нее имелись и другие, более блестящие воздыхатели, но он был явным фаворитом; это обстоятельство оставалось загадкой для светских кавалеров, которым и в голову не приходило, что молодая красавица графиня не интересуется флиртом, а мистеру Хедерсетту улыбается потому, что он кузен ее мужа. Она относилась к нему как к своему брату, что весьма устраивало его, поскольку он на самом деле не был дамским угодником и примыкал к свите какой-либо знатной и красивой дамы лишь из соображений хорошего тона. Он был приверженцем хорошего тона, мистер Хедерсетт, точный, как часы, обладавший вкусом, безупречным происхождением и достаточным богатством. Он не был ни хорош собой, ни остроумен, но его одежда всегда была образцом элегантности; он прекрасно умел поддержать компанию; он был в курсе всех городских сплетен и скандалов; а благодаря безупречным манерам, он был самым популярным из щеголей Бонд-стрит. Джентльмены считали его славным парнем; дамы ценили его по двум важным причинам: его восхищение тешило тщеславие любой женщины, а его дружба означала не только исключительное внимание светского льва, но и преданную службу человека, чья доброта вошла в поговорку. Для дам, любящих приключения, сногсшибательных модниц, увлажнявших шелковые платья, чтобы они обтягивали их изящные фигуры и демонстрировали все прелести, покрывавших ногти на ногах золотистым лаком и постоянно живших на грани светского скандала, существовало множество более привлекательных кавалеров; но молодая леди Кардросс не входила в этот круг, и, хотя ей вовсе не хотелось выглядеть немодной, не имея постоянного воздыхателя, она старалась не поощрять притязаний ухаживавших за ней хлыщей. Можно было всегда рассчитывать, что мистер Хедерсетт безропотно сопроводит на самый скучный бал сезона, и не стоило бояться, что непринужденность даст ему повод злоупотребить своим положением. Он не был разговорчив или остроумен, но обладал определенной проницательностью, его поклон был безупречен, а изящество в бальной зале – несравненно. Даже Летти, которая говорила, что у него средневековые представления о приличиях, отправляясь к Олмаку, не пренебрегала его эскортом. У Олмака, конечно, было до отвращения скучно, а к его высокомерной патронессе – не подступиться, но любая дама, которой было отказано в доступе на священную территорию, могла считать себя отверженной обществом. Посещение балов в сопровождении мистера Хедерсетта гарантировало одобрение даже со стороны вечно недовольной миссис Драммонд Баррел, а появившись с ним, даже самая неразумная девица могла заслужить снисходительную улыбку этой ужасной графини Ливен.

Прибыв на Кингс-стрит, Нелл с удивлением и радостью обнаружила, что ее непутевый, но любимый братец довольно неумело танцует буланже с какой-то тихой девушкой. Позже он объяснил ей, что еще никогда так не влипал.

– Да, можешь пялиться, сколько хочешь! – сказал он; его голубые глаза горели от возмущения.

Она не могла удержаться от смеха, но сказала:

– О, Дай, какой же ты противный, не захотел ехать со мной, говорил, что тебя сюда и дикими лошадьми не затащишь!

– Это были не дикие лошади, – мрачно ответил он. – Им бы это не удалось! Это все старая тетушка Уэнлок! Сегодня утром на Бонд-стрит подманила меня к своему древнему ландолету и заявила, что я должен отобедать на Брук-стрит и познакомиться с ее племянницей. Я, конечно, сказал, что уже договорился с друзьями, но это было пустое сотрясание воздуха. Нелл, нет ничего хуже, чем эти старые перечницы – приятельницы нашей мама! Пойми, если бы я знал, что она собирается затащить меня к Олмаку, она могла бы говорить что угодно, я бы не поддался! Танцор из меня никакой, пить здесь нечего, кроме лимонада и оршада, – и черт меня побери, если я знаю, что хуже! А эта драгоценная племянница, по ее клятвенным заверениям, совершенно сногсшибательная девушка, оказалась всего лишь пресной уродиной!