Например, в большом деревенском пруду, который назывался Хальдарпукур, были два спуска к воде – для купания мужчин и для купания женщин. Маленьких мальчиков в возрасте Гададхара водили купаться вместе с женщинами. Мальчишки затевали шумные игры и брызгались, мешая женщинам мыться. Однажды старуха соседка рассердилась на Гададхара и строго приказала ему купаться с мужчинами, добавив, что ему вообще незачем смотреть, как моются женщины. Гададхар спросил, почему, но в ответ услышал только, что это нехорошо и добром для него не кончится. На другой же день он спрятался за деревом у пруда и наблюдал за женщинами, которые купались и стирали. Встретившись в следующий раз с рассердившейся на него старухой, он ей сообщил:

– Позавчера я видел, как купались четыре женщины, вчера видел шестерых, а сегодня целых восемь – и ничего со мной не случилось.

Старуха не выдержала, рассмеялась и рассказала эту историю Чандре. Чандра дождалась подходящей минуты и сказала сыну:

– От того, что подсматриваешь за женщинами в пруду, ничего плохого не будет, это чистая правда. Просто женщины это не любят, их обижает, когда за ними подсматривают. А я ведь тоже женщина. Значит, обижая других, ты меня тоже обижаешь. Разве ты хочешь обидеть меня?

Гададхар сразу дал слово, что больше не будет подсматривать.

Ему исполнилось пять лет, и он пошел в школу. Школой для деревенских детей служил нат-мандап, площадка для представлений: невысокая платформа под навесом, открытая со всех четырех сторон. На ней устраивались танцевальные представления, разыгрывались спектакли. Школьные занятия проводились рано по утрам и под вечер из-за дневной жары. Арифметику Гададхар по-прежнему не любил, зато проявил способности к рисованию и лепке, с легкостью заучивал песни, притчи и сказания, построенные на священных книгах. В нем проявилось и актерское дарование, ему ничего не стоило изобразить любого, раз увиденного человека, но, подражая, он не передразнивал, как это часто делается. Люди тянулись к нему – и не только сверстники, но и взрослые тоже. Среди сверстников он был лидером и заводилой в играх.

Гададхар отличался странным бесстрашием, он не боялся даже того, что обыкновенно составляет предмет детских страхов – темноты и призраков. Он нарочно ходил в те места, которые молва населяла привидениями и злыми духами. У Кхудирама была сестра Рамсила, в которую иногда вселялся дух, отчего она менялась до неузнаваемости. Когда это происходило, семья взирала на нее с благоговейным ужасом и почтением, считая, что в Рамсилу вошел Бог. Но у Гададхара эти состояния вызывали скорей любопытство, чем другие чувства. Он крутился около тетки и внимательно наблюдал за всем, что с ней творилось.

– Мне бы так хотелось, – говорил он, – чтобы дух, который вселяется в тетю Рамсилу, вселился и в меня!

Необыкновенно крепкое здоровье Гададхара было, похоже, связано с еще одним его анормальным качеством – он почти не осознавал свое тело. Такое осознание обыкновенно выражается в наших преувеличенных страхах за себя. Мы как бы перестаем верить в естественное саморегулирование организма.То есть, боясь за себя, мы как раз подрываем здоровье, которое так трепетно стараемся сохранить. Гададхар не ведал этих страхов.

Его никак нельзя было назвать одиноким ребенком, но в то же время он не был зависим от окружающих. Гададхар весьма охотно бродил один, наслаждаясь слиянием с природой. Именно таким образом шести-семилетним мальчиком он испытал первое духовное переживание. Позднее он рассказывал о нем:

– Однажды утром я шел узкой межой между рисовыми полями, нес корзинку с поджаренным рисом и потихоньку ел его. На небе появилось красивое облако, темное от дождя. Я смотрел на облако и ел себе рис. А облако разрасталось и скоро закрыло все небо. И тут появилась журавлиная стая. Молочно-белые журавли летели на фоне потемневшего неба. Нельзя было оторваться от этой красоты! Что случилось потом, я не помню. Я упал на землю, рис из корзинки рассыпался. Меня увидели, подобрали и отнесли домой.

Гададхар, придя в себя после случившегося, был оживлен и весел, не выказывал никаких признаков нездоровья. Однако Кхудирама и Чандру это происшествие сильно встревожило: они боялись, что у ребенка начались какие-то припадки. Сам Гададхар был слишком мал, чтобы толком описать родителям, что произошло. Он только твердил, что вовсе не терял сознания и ему было очень хорошо. Через некоторое время, видя, что ребенок ведет себя как всегда, Кхудирам поуспокоился. Теперь он склонялся к мысли о том, что на мальчика напустили порчу, и даже забрал его на какое-то время из школы. Гададхар был в полном восторге. Теперь он мог играть сколько душе угодно.

Шел 1843 год, приближалось время Дурга-пуджи, самого большого осеннего праздника в Бенгалии. Мать Дурга есть олицетворение Энергии Брахмана. В буквальном переводе ее имя означает: Та, что хранит нас от опасностей. Кхудирама всегда приглашали на Дурга-пуджу в деревню Селампур, на родину его племянника Рамчанда. Рамчанд обычно праздновал Дурга-пуджу с размахом, созывалось множество гостей, праздник длился целых восемь дней.

Но в том году Кхудирам колебался, ехать ли в Селампур, хотя и хотелось побывать на празднике. В последнее время он плохо себя чувствовал. Мучила хроническая дизентерия и другие желудочные расстройства. Не благоразумнее ли остаться дома? Тем не менее после долгих размышлений он решил ехать. Ему бы хотелось взять с собой и Гададхара, но он знал, что Чандра будет волноваться. После случая с черным облаком она старалась не выпускать ребенка из виду. Поэтому вместо младшего Кхудирам взял с собой старшего сына, Рамкумара.

И это оказалось очень правильным решением. К концу пуджи Кхудирам серьезно расхворался. Несмотря на умелое лечение Рамкумара, он быстро терял силы и к последнему дню пуджи уже едва мог говорить. К вечеру этого дня по его просьбе Рамкумар и Рамчанд помогли ему сесть. Кхудирам трижды произнес имя Рамы и скончался.

Чандра мучительно переживала утрату. Как многие индусские жены, она не только нежно любила мужа, но и чтила его как своего духовного наставника. Без него она чувствовала себя потерянной в мире и жила только ожиданием того дня, когда сможет оставить мир и воссоединиться с мужем. Главой и кормильцем семьи стал теперь Рамкумар.

Несмотря на малолетство, Гададхар тоже сильно переживал кончину отца. Малыш теперь проводил больше времени в одиночестве и в задумчивости, все более осознанно старался поддержать мать. Именно в это время он взял в привычку захаживать к паломникам в дом, где они останавливались на отдых по пути в Пури или обратно после посещения знаменитого храма. Гададхар слушал их разговоры, участвовал в общей медитации. Он приносил паломникам еду, старался услужить и наблюдал за ними. Незамутненный детский взгляд видел не только хорошее в одних, но и плохое в других. Всю свою жизнь он будет высмеивать показную святость и лицемерие.

Иногда он возвращался от паломников натертый золой, как натираются ею те, кто отказался от мира. Однажды явился домой в дхоти, порванном в трех местах, как носят божьи люди.

– Смотри, мама! – закричал он. – Я теперь монах!

Чандра страшно перепугалась – она слышала рассказы о том, как монахи сманивают с собой маленьких мальчиков, прельщая их разговорами о странствиях. Но Гададхар поклялся, что не оставит мать, а потом и сами монахи, прослышав о том, что она их опасается, пришли с заверениями, что отнюдь не собираются уводить из дому такого маленького ребенка.

Примерно в это время Гададхар испытал второе духовное переживание. У деревни Анур, милях в двух от Камарпуку-ра, было место, считавшееся владением богини Вишалакши, дословно: Большеглазой. Владение это расположилось в открытом поле, не окруженное никакими стенами – какая в них нужда. Богиня, как полагали, в особенности благоволила беднякам и бродягам. Ее любимцами были и пастушата из близлежащих деревень. Паломники побогаче оставляли в святом месте медные монетки и сласти, а пастушата таскали их, чем забавляли богиню. Нашелся, однако, богач, который выстроил в святом месте храм Вишалакши. Сласти и деньги оказались под замком, и детвора их больше не могла таскать. Богиня подала знак неудовольствия тем, что заставила стену храма сильно растрескаться. После этого случая, как только кому-то приходило в голову отстроить храм, Вишалакши являлась к нему во сне и строго предупреждала, что этого делать не нужно.