Скоро я начал понимать, в чем тут дело. Ветхозаветные люди, как и мы, представляли Господень суд в образе земного суда. Но мы, христиане, видим на скамье подсудимых себя самих, иудеи же видели там своих обидчиков, а себя считали истцами. Мы надеемся на оправдание, то есть хотим, чтобы суд был помилостивее; им нужно, чтобы суд судил строго. В притче об овцах и козлах Христос говорит «по-нашему», но есть и тексты, предполагающие иудейский образ суда. Вдумайтесь в притчу о судье неправедном. Мы представляем себе кого-то вроде члена немецких трибуналов — человека, кричащего на свидетелей и осуждающего невинных, к которому мы надеемся никогда не попасть. Но судья из притчи — совсем другой. Вы не предстанете перед ним, если не хотите, трудность совсем иная — трудно к нему попасть. Богатый и сильный сосед забрал у вдовы крохотный участок (Лк. 18:1-5), где только и поставишь насест или сарай (сейчас «соперником» стали бы городские власти, планирующие новый район). Она знает, что это — беззаконие. Если ей удастся подать жалобу, она выиграет дело. Но никто не желает ее слушать. Удивительно ли, что она хочет суда?

Мы это плохо себе представляем, потому что иначе живем, но так жили много веков во всем мире. Почти всегда и везде «маленькому человеку» было очень трудно подать иск. Надо было подкупить судью и еще человек двух, преграждавших к нему путь. Наши судьи не берут взяток (мы слишком привыкли к этому и не радуемся, а зря — само собой это не продержится), поэтому не нам удивляться, что псалмопевцы и пророки непрестанно просят суда и весть о нем для них — благая весть. Еще бы! Ведь только тогда добьется правды неисчислимое множество несправедливо обиженных людей. Конечно, они суда не боятся. Они знают, что дело их — правое. Но кто их выслушает, пока не придет Бог?

Это будет еще яснее, когда мы прочитаем соответствующие места в псалмах. В псалме 9 говорится, что Бог «будет судить вселенную по правде» (9), ибо Он «не забывает вопля угнетенных» (13). Он — судья вдов (67:6), то есть не осуждает их, а защищает. Добрый царь псалма 71 «судит праведно людей Твоих (т.е. Божьих) и нищих Твоих на суде»; Он «судит нищих народа», «спасет сынов убогого и смирит притеснителя» (2,4). В псалме 75 «восстал Бог на суд, чтобы спасти всех угнетенных земли» (10) — всех забитых, беспомощных бедняков, не дождавшихся правого суда от человеческих судей. Когда Господь обвиняет этих судей в 81 псалме, Он говорит: «Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Избавляйте бедного и нищего» (3-4).

Таким образом, праведный судья прежде всего выправляет несправедливость, восстанавливает правду в гражданском деле. Конечно, он рассудит и дело уголовное, но не о том думают псалмопевцы. Христиане просят Бога о милости и страшатся Его правды. Иудеи просили о правде, страшились же неправды (конечно, человеческой). Господь-Судия — это защитник. Ученые говорили мне, что судьи из Книги Судей, собственно, защитники, они вершили иногда суд, но больше и чаще защищали, выручали израильтян, спасали и от филистимлян, и от других врагов. Для нас, англичан, они ближе к Джеку — Грозе великанов, чем к судье в белом парике. Похожи на них и рыцари средневековых романов, и наши поверенные, бесплатно ведущие дела бедных людей.

Несомненно, христианское представление о суде и глубже, и душеполезнее иудейского. Но это не значит, что мы должны просто забыть иудейское, отбросить. Я, во всяком случае, могу извлечь из него немалую пользу.

Дело в том, что оно уточняет христианское представление. Нас, христиан, тревожит, если не пугает, совершенная чистота Того, с Кем Бог сравнит наши действия. Но мы знаем, что никто до этого не дотягивает, все грешны, и остается уповать на милость Божию и Христово искупление. Иудейское же представление резко и ясно напоминает нам о том, что мы грешны, быть может, не только по сравнению с «Божиим стандартом», но и по сравнению с вполне выполнимым и общепринятым стандартом человеческим, который мы сами применяем, когда судим других. Почти наверняка мы кого-нибудь обидели, кому-то не помогли, от кого-то отвернулись. Кто посмеет сказать самому себе, что ни с начальством, ни с подчиненным, ни с детьми, ни с родителями, ни с мужем или с женой не погрешил против справедливости, не говоря уж о милосердии? Конечно, мы забываем нанесенные нами обиды. Но те, кого мы обидели, не забывают их и не прощают. Не забывает и Бог. Даже то, что мы помним, — ужасно. Мало кто из нас давал ученикам, детям, подчиненным — словом, тем, над кем мы возвышены, — все, чего мы хотели бы в таком же случае для себя.

Наши ссоры очень хорошо показывают, чем отличаются друг от друга христианское и иудейское представления о суде. Как христиане мы должны каяться в раздражительности и себялюбии, без которых конфликтов не было бы. Но есть и другая проблема, на другом, более низком уровне: конфликт возник; честно ли я сражался? Быть может, я делал вид, что оскорблен, — ведь я так раним, так тонок, — когда на самом деле меня терзали зависть, досада, самолюбие, любоначалие? Быть может, я делал вид, что негодую, а злился совсем на другое и мотив мой был гораздо низменнее? Такая тактика нередко приводит к победе — противник уступает, и не потому, что поверил: он просто знает, что, копни он поглубже, скажи нам правду, не прими нашей игры, и мы с ним начисто рассоримся. Он знает, что нужна операция, а мы ее не вынесем. И мы побеждаем; но побежденный тяжко ранен нашей нечестностью. Так называемая чувствительность — очень мощное оружие, иногда на ней одной держится домашняя тирания. Не знаю, как нам быть, когда ею прикрываются другие, но в себе мы должны убивать ее в зародыше.

Может показаться, что непрестанный протест против тех, кто притесняет «бедных», почти не относится к нашему обществу. Вероятно, так кажется лишь на первый взгляд; вероятно, разница только в том, кого понимать под «бедными». Иногда с нас требуют намного больше налогов, чем надо бы. Если это случится с деловым человеком, умеющим постоять за себя, особой беды не будет — он объяснится, потратит время, и все. Но если неправедный мытарь пытается обмануть вдову, которая и так еле сводит концы с концами на свои «нетрудовые доходы», заработанные тяжким трудом и почти съеденные инфляцией, дело хуже. Ее никто не защитит, она ничего не понимает, она боится, она заплатит и станет совсем уж голодать и холодать. Мытарь же именно «обижает бедных» — правда, не ради своей наживы, а ради карьеры, чтобы угодить хозяевам. Какая-то разница тут есть. Насколько важна она для Того, Кто защищает беззащитных, я не знаю, а чиновник узнает в час своей смерти. (Что, если я не прав? Что, если наши чиновники, как истинные спортсмены, соблюдают правила игры и не бьют лежачих? Тогда прошу у них прощения, обвинить их я не вправе; а все же — могу предупредить. Зло быстро входит в привычку.)

Вероятно, вы заметили, что я как-то приспосабливаю к нам ветхозаветную концепцию, воображая себя не истцом, а ответчиком. Псалмопевцы так не делали. Они хотели суда, потому что считали себя, именно себя, несправедливо обиженными. Правда, и в псалмах есть строки, где автор приближается к христианскому смирению и мудро отказывается от самооправдания. В 49 псалме (вообще одном из лучших) обвинитель — Бог (7-23), а в 142:2 мы читаем такие знакомые слова: «….не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих». Но это — исключения. Почти всегда псалмопевец — негодующий истец.

По-видимому, он уверен, что его-то руки чисты. Он никогда не причинял другим тех страшных обид, которые причиняют ему. «Господи, Боже мой! если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если я платил злом тому, кто был со мной в мире, — я, который спасал даже того, кто без причины стал моим врагом: то пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу мою повергнет в прах» (7:4-6). Но я ведь ничего такого не делал! Враги не мстят мне за зло, они «воздают мне злом за добро», а я поступаю с ними, как требует милосердие (34:12-14).