Я сделал шаг: взвилось облачко пыли. Пыль тоже была прозаическая.

Ни о чем другом в нашем положении не стоило думать. Ни о чем. Всякая серьёзная попытка разобраться, где мы и что с нами, завела бы нас сейчас, пожалуй, в такую безвыходность, что мы действительно рисковали сойти с ума.

Действие — вот что могло нас отвлечь. И мы, ни слова не говоря, двинулись к рощице, презрев кое-какие правила поведения на незнакомой планете.

Когда до рощи осталось шагов сто, в ней что-то затрещало, и над перистыми, вроде пальм, кронами взмыл эдакий рыбий плавник.

Мы ахнули. “Плавник” исчез, но в роще продолжало двигаться нечто громоздкое и, судя по наплевательскому отношению к маскировке, весьма самоуверенное.

С дезинтеграторами в руках бояться нам было нечего. Но уважение к здешней фауне мы почувствовали, ибо высота рощи была метров пять, так что если животное не целиком состояло из “плавника”, то массой оно могло поспорить с древним танком.

Все это было, однако, не важно. Существенным было то, что вид “плавника” вызвал в глубинах памяти какой-то смутный образ…

Прямые чешуйчатые стволы перистых деревьев; степь без единого цветочка; жёлтое горячее солнце и странная спина чудовища… Можно было поклясться, что где-то когда-то, во сне или наяву, мы видели нечто похожее. Или это болезненный сдвиг сознания?

…Однажды в детстве я заблудился в коридоре. Стояла ночь, когда я вышел туда по нужде и двинулся, не зажигая света. На ощупь, в кромешной темноте я добрался до знакомого поворота. Чуть дальше — я помнил точно — должна была находиться полка. Но полки не оказалось. Сделав пару шагов, я упёрся в нишу, которой здесь просто не могло быть. Я метнулся назад… Рука коснулась чего-то высокого и громоздкого, что отовсюду топорщилось углами и везде отрезало мне путь, хотя ещё мгновение назад я был на свободе. Вся ширь коридора куда-то делась, необъяснимо сжалась и пропала. Кое-как я протиснулся меж углами и выступами, но и там не оказалось ничего знакомого! Мне отчаянно хотелось кричать. Коридор, такой исхоженный, привычный, наполнился искажёнными вещами, которые куда-то меня заталкивали и вели в душном, ужасном своей нелепостью кошмаре…

В те минуты, когда мы возвращались на корабль, я, опытный, трезвый учёный, при ярком свете дня почувствовал себя маленьким мальчиком, который заблудился в тёмном коридоре.

Посоветовавшись, мы решили провести более основательную разведку. Мы вывели вездеход и двинулись к роще. Она встретила нас молчанием. Чудовище ушло, оставив следы, вид которых внушал трепет. Позднее почва стала каменистой, и следы исчезли. Мы не захотели их искать, а двинулись прямо по азимуту. Вскоре показался берег речки, окаймлённый высокими деревьями. В прогалинах поблёскивали струи потока, такие чистые, что сквозь них просматривались камешки дна.

Минут десять мы ехали вдоль реки без происшествий. Потом мысок деревьев вдруг раздался, и с пушечным шумом мимо нас проскочило существо такого размера и облика, что мы покрылись испариной. Секунду спустя мы взглянули друг на друга, боясь высказать одну и ту же дикую, разом поразившую нас мысль. Чудовище было не из тех, которые забываются. Его выгнутую, как холм, спину венчали два ряда пластин, в которых, точно в зубьях исполинской пилы, торчали сломанные ветки. Задние, толщиной в колонну лапы были куда выше передних, отчего все попытки существа задрать маленькую змеиную голову давали ничтожный результат. Симметрично голове располагался шипастый хвост, который бешено рассекал воздух, пока эта помесь холма, лесопилки и гадюки мчалась мимо вездехода.

Когда оно скрылось, мы зачем-то вышли из машины и тупо уставились на оставленные им следы.

— Ну? — сказал наконец Гриша. — Кого тебе напоминает этот зверь?

— Какая разница, — ответил я, морщась. — Все равно бред.

— Немного больше бреда, немного меньше, чего уж терять… Узнал животное?

— Как не узнать… Не помню только, какое у него имечко. Да это не важно…

— Да, это, конечно, непринципиально.

Мы говорили спокойно, даже бесстрастно, точно светски беседовали о погоде. А что ещё оставалось? Всему есть предел, а когда он перейдён и на чужой планете ты своими глазами видишь земного, притом вымершего, динозавра, то становится как-то все равно. Ну подменили планету, ну бродят по ней палеонтологические ископаемые, ну не может всего этого быть, так что же, вопить в истерике?

— Ладно, — вздохнул Гриша. — К черту! Вернёмся на корабль, все спокойно обсу…

Он не закончил. В небе появилась точка. Машинально я снял с плеча дезинтегратор. Точка росла и становилась похожей на птицу. Потом сходство исчезло, и когда я разглядел, что это такое, сердце дало перебой и сознание вроде как выключилось.

А когда я снова обрёл способность ощущать, то к нам, протягивая руку, уже приблизился юноша, единственной одеждой которого, не считая перекрещивающих грудь ремней, были белые плавки. Крылья, хлопая, сворачивались у него за спиной.

— Саша, — представился он. — Рад вас приветствовать… Да что с вами?!

Сбросив скафандры, мы отлёживались на берегу речки, а Гриша, мотая головой, повторял, как заевший магнитофон:

— Могли бы выйти на связь…

— Так вы же сели, не подав сигнала! А у нас тут не навигационная станция…

Саша вроде бы оправдывался, но блеск его глаз говорил иное. Лестно ему было, ох как лестно видеть, что с нами сделала их планета!

— Ладно, — мрачно сказал Гриша. — Выбились мы из времени, отстали от жизни — понятно. Перевернули вы Рубелу вверх дном, что же, честь вам и хвала. А вот зачем? — Он с вызовом повернулся к Саше. — Такая уйма труда! Чего ради?

Саша не сразу ответил. Он сидел, уткнув подбородок в колени, у ног его журчала речка; он смотрел на все, что было вокруг — траву под полуденным солнцем на том берегу, ажурные деревья мезозойской эры, блики весёлой воды, — и точно взвешивал все это на одному ему ведомых весах.

Да, времечко… Сидит себе такой юноша в сотнях световых лет от Земли, бродят вокруг оживлённые им динозавры — так надо, все в порядке вещей, а мы, тоже не питекантропы, вот хлопаем глазами… Даже смысл нам непонятен. Изменение безжизненных планет — это, допустим, нам знакомо, — ещё студентами спецкурс сдавали. Создание живого организма любой сложности и древности из одной-единственной уцелевшей клетки — об этих успехах генетики мы тоже кое-что слышали. Но воскрешение на чужой планете целого геологического периода земной истории — это-то зачем?

— Зачем? — как бы откликнулся Саша. — Видите ли, Рубе-ла — пока единственная планета, которой можно придать облик древней Земли…

— Годится для зоосадика, значит. — Гриша не скрывал иронии. — Чтобы биологи могли в натуре проверить свои знания, а космотуристы поразвлечься. Оч-чень серьёзно!

— Да как вы не понимаете?! — Саша чуть не взвился. — Это же мечта, осуществлённая мечта! Вспомните: вы, ваши отцы разве не мечтали о путешествии в прошлое? О том, чтобы увидеть, потрогать давно исчезнувшее? И всем поколениям наука твердила: нет, невозможно. Прошлое утеряно навсегда, вернуть его нельзя никаким способом, забудьте мечту, она неосуществима. А мечта жила! Вопреки всему жила! — Сашин голос зазвенел. — И мы её осуществили. Вот она, юрская эпоха земного шара, вот динозавры — живые, настоящие… Смотрите, любуйтесь, изучайте; прошлое есть! Зачем? Да как это зачем? Или мечта уже не двигатель человеческих устремлений?

Он хотел ещё говорить, но я прервал его:

— Извините нас, Саша. То, что вы сделали, грандиозно и изумительно. Но довольны ли вы, полностью ли осуществилась мечта?

Саша как-то сразу потух.

— Нет, — сказал он нехотя. — Мы воскресили только одну эпоху земного шара. А эпох было много… В исследованной зоне нет больше подходящих планет. Может, вы нам откроете хотя бы парочку новых, а?

— О чем речь, — сказал я. — Конечно, откроем.