Через год Бальзак отправился в Пьемонт хлопотать у сардинского короля о концессии на разработку старых рудников. Но, увы! Он так много говорил всякому встречному и поперечному о выгодности задуманного предприятия, что какой-то генуэзец упредил его и уже успел получить концессию, о которой он только еще мечтал. Сообщая о своем разочаровании г-же Карро, романист пишет: «Я был в Сардинии и остался жив! Я нашел в действительности те 120 тысяч франков, существование которых предугадывал. Но генуэзец овладел ими посредством „biglietto reale“, полученного им за три дня до моего приезда. В первую минуту мне сделалось дурно, но потом все прошло». Несколько дней спустя он пишет сестре о своей неудаче совершенно спокойным тоном и предупреждает ее, что имеет в виду новое, гораздо более выгодное предприятие.

Постоянная забота о деньгах, постоянная мечта – как бы избавиться и от долгов, и от всяких материальных лишений – доводили Бальзака чуть не до галлюцинаций. Один из его приятелей, Лоран Жан, рассказывает, как однажды Бальзак пришел к нему ночью, перебудил своими громкими звонками всех жильцов в доме и стал уговаривать его как можно скорее встать, чтобы отправиться с ним вместе в путь, в Монголию. Приятель не на шутку испугался, думая, что романист сошел с ума. Но Бальзак показал ему какое-то кольцо, которое носил на пальце, и рассказал целую историю: «Это кольцо, – уверял он, – я получил в Вене от известного историка Гаммера. На его камне выгравированы какие-то арабские буквы. Вчера на вечере у неаполитанского посланника я обратился к турецкому посланнику с просьбой объяснить мне, что значили эти буквы. Я показал ему кольцо. Он осмотрел его и вскрикнул так громко, что все обратили на нас внимание. „У вас кольцо Пророка, – сказал он и поклонился мне до земли. – Это кольцо носил Пророк, на нем начертаны его буквы. Оно было украдено у Великого Могола лет сто тому назад и продано такому-то немецкому князю. Великий Могол обещал целые бочки золота и алмазов тому, кто возвратит ему священное кольцо; отправляйтесь к нему, и вы вернетесь богачом!“» Лоран Жан отнесся с полным недоверием к этому фантастическому рассказу и, смеясь, уверял, что не даст за священное кольцо и четырех су. Бальзак страшно рассердился, осыпал приятеля ругательствами, кричал, топал ногами, а в конце концов растянулся на ковре в его комнате и заснул крепким сном. На следующее утро он уже не заикался о путешествии к Великому Моголу, и впоследствии, когда приятели напоминали ему о священном кольце, он старался замять разговор.

После всех этих экскурсов в область грез или фантастических предприятий он еще прилежнее засаживался за свой письменный стол, чувствуя, что одна только работа может дать ему ту независимость, к которой он стремился всю жизнь. Читая длинный список его произведений, нельзя не удивляться необыкновенной плодовитости его таланта. И эта плодовитость шла рука об руку с изумительной добросовестностью, с кропотливостью в работе. Едва ли можно найти писателя, который полнее применял правило Буало о том, что каждое литературное произведение следует исправлять и переделывать несколько раз, прежде чем выпустить в свет. Когда ему приходил в голову сюжет какого-нибудь нового романа, он сразу увлекался им, быстро набрасывал на бумагу первые страницы и бежал печатать их в одном из журналов, сотрудником которых считался. Ему присылали корректурные листы, и тут только начиналась для него настоящая работа. Через несколько часов корректуры возвращались в типографию, но в каком виде! Все было зачеркнуто, испещрено значками, все поля исписаны вставками. Наборщики вздыхали: «Набирать Бальзака» – faire du Balzac – считалось у них тяжелой работой, и они исполняли ее по очереди, каждый не более часа. Вторая, третья корректуры оказывались ничуть не лучше первой. Мало-помалу первоначальный текст совершенно исчезал, страницы превращались в целые листы, появлялись новые действующие лица, новые сцены, новые осложнения в самой фабуле. Некоторые романы его выдержали по 12 и более подобных корректур! Напечатав свое произведение в журнале, Бальзак через несколько месяцев издавал его отдельной книгой, и при этом опять шли новые переделки и исправления. При втором, при третьем издании – то же самое. Такая манера писанья требовала от романиста не только большого труда, но и материальных издержек: издатели ставили ему в счет ту лишнюю работу, которую он задавал типографии, и нередко весь его гонорар – 200 франков за лист – уходил на уплату этого счета. Переделки Бальзака иногда касались содержания романов, но главным образом – формы, которой он придавал громадное значение. Слог не давался ему так легко, как некоторым другим, например, Александру Дюма, который исписывал своим ровным, четким почерком целые страницы без одной помарки. Бальзак вел ожесточенную борьбу с фразой, стараясь достигнуть как можно большей яркости и картинности выражений. Борьба оканчивалась в большинстве случаев победой, но эта победа доставалась ему дорогой ценой.

Трудовая жизнь. – Жарди. – Гости. – Работа. – Посещение В. Гюго. – Удивительный орешник. – План драматических пьес. – Выгодный сотрудник. – «Вотрен». – «Кинола». – Другие пьесы. – Процесс Пейтеля.

«Я вернулся к своей обычной трудовой жизни, – пишет Бальзак сестре в 1835 году. – Я ложусь спать тотчас после обеда, в 6 часов. Животное переваривает пищу и спит до 12 часов ночи. Август вливает в меня чашку кофе, благодаря которой мой ум может бодро работать до 12 часов дня. Затем я бегу в типографию, отношу рукописи и забираю корректуры; это дает возможность сделать моцион животному, которое на ходу строит разные планы. В течение 12 часов много белой бумаги покрывается черными буквами, и в течение месяца такой жизни много дела оказывается сделанным. Бедное перо! Ему надобно быть алмазным, чтобы не иступиться от этой работы! Прославить своего хозяина, дать ему возможность со всеми расплатиться, добыть ему со временем покойную жизнь – вот какая задача предстоит ему!»

Надобно сознаться, что тот образ жизни, который вел Бальзак, значительно усложнял эту задачу его пера. Способный переносить всевозможные лишения, отказывать себе в самом необходимом комфорте, он был вполне неспособен к какой бы то ни было расчетливости в денежных делах. В практической жизни воображение увлекало его точно так же, как и при создании романов. Едва расплатившись с наиболее назойливыми долгами, он вздумал купить землю в окрестности Парижа, около Виль д'Авре, и выстроить на ней дачу. «Ты совершенно напрасно отговариваешь меня, – писал он сестре, старавшейся доказать ему всю нелепость этой затеи. – Разве ты не понимаешь, что эта недвижимая собственность должна служить для матери обеспечением моего долга». Вместо этого знаменитый «Жарди», как Бальзак окрестил свою дачу, оказался для него источником новых и новых долгов. «Жарди» был не более не менее как крутой холм, спускавшийся на дорогу между Севром и Виль д'Авре, в нескольких верстах от Парижа. На вершине этого холма Бальзак выстроил дом странной архитектуры, узкий и высокий, в три этажа, по одной комнате в каждом. Этажи соединялись крутой наружной лестницей, а вокруг первого этажа шла крытая галерея. Около дома не было ни деревца, ни кустика, но из окон его открывался чудный вид на долину Виль д'Авре, на Севр, на Париж. Отсутствие растительности вокруг дома нисколько не огорчало Бальзака: он был твердо убежден, что через год разведет великолепный сад, где будут красоваться магнолии, высокие липы, тенистые клены. А между тем, чтобы развести самый жалкий цветничок и устроить несколько дорожек, удобных для ходьбы, пришлось бороться с величайшими трудностями. После всякого сильного дождя почва холма ползла вниз и увлекала за собой растительность. Пришлось устроить несколько террас и подпирать каждую из них камнями, которые все-таки плохо противостояли осенним дождям. С одной стороны владения Бальзака соприкасались с чужой усадьбой, и, чтобы отгородиться от соседа, Бальзак воздвиг стену в сажень высотой. Стена эта явилась для него источником бесконечных неприятностей. По оплошности строителей или по странной прихоти судьбы, она никак не стояла на месте. После всякого сильного ветра или дождя она валилась, и непременно в огород соседа, на его репу и капусту, за которые Бальзаку приходилось платить втридорога.