Первое знакомство Бальзака с г-жой Ганской началось с переписки. Графиня Эвелина Ржевусская происходила из семьи обедневших польских аристократов и в 16 лет вышла замуж за богатого киевского помещика Венцеслава Ганского, который был гораздо старше ее и почти безвыездно жил в своем имении. В деревенской глуши молодая женщина пристрастилась к чтению, преимущественно произведений французской литературы.
Романы Бальзака производили на нее сильное впечатление, особенно пленили ее «Scène de la vie privée» («Сцены из частной жизни»). В «Шагреневой коже» и в особенности в «Физиологии брака» ее неприятно поразили некоторый цинизм и скептицизм автора, и она решила высказать ему свое мнение. Вести открыто переписку с французским писателем было немыслимо для русской помещицы, находившейся под бдительным надзором хотя и добродушного, но ревнивого мужа и разных местных кумушек. Г-жа Ганская писала тайком, пользуясь для пересылки своих писем услугами своей гувернантки-швейцарки, скрывала от Бальзака свое имя и адрес, просила его только помещать в журнале «Quotidienne» извещения о получении ее писем. В этих письмах выражалось такое наивное поклонение и романисту, и человеку, они были написаны так умно и изящно, личность корреспондентки, окутанная покровом тайны, являлась в них настолько привлекательной, что Бальзак сразу заинтересовался ими.
В сентябре 1833 года он получил извещение, что «иностранка» находится в Невшателе и может повидаться с ним. Он немедленно отправился в Швейцарию. Первое свидание произошло в саду гостиницы «Сокол», и подробности его пересказываются совершенно по-разному: одни говорят, что, увидав г-жу Ганскую среди многочисленного общества, Бальзак сразу узнал ее, что она страшно взволновалась при его приближении, и они почти упали в объятия друг друга, восклицая: «Ева!» – «Оноре!» Другие утверждают, что знакомство произошло более общепринятым способом, что г-жа Ганская была даже несколько разочарована при виде толстенькой, коротенькой фигуры предмета своего заочного обожания. Во всяком случае, Бальзак скоро заставил ее забыть это мимолетное разочарование и явился перед ней тем тонким, увлекательным собеседником, который умел внушать доверие женщинам и пленять их сердца. На Бальзака это первое свидание с его анонимной корреспонденткой произвело сильное впечатление. Вот что он пишет по этому поводу сестре: «Мне очень хотелось рассказать тебе о моем путешествии. Я нашел там все, что может льстить беспредельному тщеславию животного, называемого человеком, и тщеславию поэта, который, несомненно, самый тщеславный из всех людей. Но что я говорю – тщеславие! Нет, не в том дело. Я просто счастлив, идеально счастлив и пока en tout bien, tout honneur[6]. Увы! В течение пяти дней ее проклятый муж ни на шаг не отходил от нас, постоянно вертелся между юбкой жены и моим жилетом. Притом же в маленьком городке никакая женщина, тем более иностранка, не может ступить шагу, чтобы ее не заметили. Я был вне себя, всякое стеснение для меня мучительно. Самое главное, что ей всего 27 лет и что она чудно хороша; у нее самые роскошные на свете черные волосы, нежная, очаровательно тонкая кожа брюнетки, восхитительная, маленькая ручка и наивное 27-летнее сердечко; это настоящая m-me de Линвелос, неосторожная до того, что бросилась мне на шею при всех. Не стану говорить тебе о ее громадном богатстве, оно ничего не значит при подобной красоте. Глаза у нее темные, но когда оживляются, то принимают чудно-сладострастное выражение. Я почувствовал себя опьяненным любовью. Тебе одной, милая сестра, тебе, старому товарищу моих печалей и слез, могу я рассказать о своей радости, и эта тайна должна умереть в твоем сердце. Я никогда не позволяю себе ни малейшего фатовства в отношениях с женщинами; исключение составляет разве маркиза де Кастри, но она не боится громкой известности. Я не хочу, чтобы моя нескромность была причиной какого-нибудь несчастья. Сожги же это мое письмо. Господи, как прекрасны Val de Traners[7] и Бьенское озеро! Мы отправили туда ее мужа приготовить завтрак, а сами остались сидеть под тенью большого дуба и там обменялись тайком первым поцелуем. Так как ее мужу без малого 60 лет, то я поклялся ждать ее, а она поклялась сохранить для меня руку и сердце».
Г-жа Ганская действительно обладала привлекательной внешностью; она была среднего роста, стройная, грациозная; черные глубокие глаза ее блестели умом, необыкновенно маленькие розовые губки мило улыбались, выдающейся особенностью ее лица был большой, открытый, красиво очерченный лоб. Она была хорошо образована, знакома с европейскими литературами, интересовалась вопросами искусства. По натуре спокойная, более нежная, чем страстная, она отличалась наклонностью к мистицизму и сильно развитыми аристократическими пристрастиями. Муж ее, не подозревавший коварных замыслов Бальзака, полюбил его как веселого собеседника и настойчиво звал к себе в деревню. Бальзак с радостью принял это приглашение и обещал непременно приехать, как только ему позволят дела, а пока просил и получил от Ганской позволения писать ей. Между ними завязалась переписка, тянувшаяся много лет и скрепившая их взаимные отношения. Бальзак пишет ей обо всем: о своих литературных планах, о своих денежных затруднениях, о своих надеждах и своих разочарованиях. Он рассказывает ей и о своем путешествии в Сардинию, и о своих успехах в аристократическом салоне принцессы Бельджиозо, и о своих ссорах с журналистами и издателями. Ганская высказывает беспокойство по поводу дошедших до нее слухов о его сближении с герцогиней де Кастри, и он спешит разубедить ее: «Вы говорите мне о г-же Кастри, – пишет он, – я с ней в отношениях изысканной любезности, в таких отношениях, которые и вы не могли бы не одобрить».
В 1835 году Бальзаку, несмотря на денежные затруднения и усиленную работу, удалось повидаться с Ганской: она гостила некоторое время в Вене, и он два раза приезжал к ней туда. Г-жа Ганская была тронута этим доказательством расположения романиста, встретила его самым радушным образом и окружила той любезной заботливостью, к которой он был всегда очень чувствителен. Вернувшись в Париж, он писал ей:
«Не воображайте, что я перестаю думать о вас, даже когда я так занят, как теперь; в часы утомления и отчаянья, в те часы, когда энергия падает, когда сидишь в кресле с опущенными руками, с поникшей головой, с ослабевшим телом и вялым умом, крылья воспоминания невольно переносят к тем минутам, когда наслаждался отдыхом под свежей, зеленой тенью, к тому дню, когда спешил на свиданье с женщиной, которая улыбается мне издали, несмотря на разделяющее нас расстояние, с женщиной, сердце которой – сама чистота, сама искренность, с женщиной, которая возбуждает, одушевляет, дает душевные наслаждения и восстанавливает силы так называемого таланта. Вы для меня все это! Вам это хорошо известно, так не смейтесь же над моими чувствами, как вы это иногда делаете!»
Г-н Ганский часто подтрунивал над отношением жены к Бальзаку, говоря, что писатели – народ опасный для женского сердца. Ганская передала эти слова своему другу, который отвечал ей с грустью: «Г-н Ганский слишком добр, воображая, будто писатели воспламеняют сердца женщин. Мне этого нечего бояться, я безопасен для других, и сам не подвергаюсь опасности».
В начале 1843 года Ганская овдовела. Между нею и ее мужем никогда не существовало горячей любви, они жили мирно, соблюдая всю видимость счастливых супругов, но его смерть не была для нее тяжелым ударом. Она оплакала его, сколько требовали приличия, и занялась устройством дел по богатому наследству, доставшемуся ей и ее единственной дочери, опекуншей которой она была назначена. Ради этих дел она отправилась в Петербург. Бальзак давно не видался с нею, даже переписка их стала менее оживленной в последнее время вследствие болезни г-на Ганского. Теперь, узнав, что она свободна и в Петербурге, он поспешил к ней. Два месяца провел он около нее, и в это время любовь превратилась в настоящую страсть. Работа призывала его обратно в Париж, но он не решался уехать до тех пор, пока Ганская не дала ему слова, что на будущий год приедет для свидания с ним в Дрезден.