Среди этой нищенской обстановки молодой человек не унывал:

«На улице Лёдигьер, № 9, – шутит он в письме к сестре, – загорелась голова одного бедного юноши, и пожарные не могли затушить огонь. Причина пожара – красавица, с которой он не знаком; говорят, она живет в конце моста „Искусств“, ее зовут „Слава“. Беда в том, что, пылая, юноша все еще рассуждает, он говорит самому себе: „Есть ли у меня гений или нет, во всяком случае меня ожидает много горя. Без гения – я мученик! Мне придется всю жизнь ощущать неисполнимые желания, подлую зависть, тоску и печаль. Если у меня есть гений – меня будут преследовать, на меня будут клеветать, я знаю, что тогда г-же „Славе“ придется часто утирать мои слезы“.»

Множество планов и проектов роились в голове молодого мечтателя. Он задумывал комедии, трагедии, комические оперы, начал два романа, проработал над ними несколько недель и бросил их. Наконец, после многих колебаний, он остановился на трагедии в стихах в классическом стиле и поспешил сообщить о своем решении сестре.

«Я остановил свой выбор на „Кромвеле“, – пишет он ей, – он мне представляется самым красивым лицом новой истории. С тех пор как я облюбовал и обдумал этот сюжет, я отдался ему всей душой. Масса идей осаждает меня, но меня постоянно задерживает моя неспособность к стихосложению. Я не раз изгрызу себе все ногти, прежде чем кончу первый памятник своего творчества. Если бы ты знала, как трудно создавать подобные произведения! Великий Расин два года отделывал „Федру“, приводящую в отчаяние поэтов. Два года! Подумай только: два года! Но как мне приятно, работая день и ночь, связывать мои работы с мыслью о дорогих мне людях. Ах, сестра! Если правда, что небо одарило меня каким-либо талантом, я особенно рад тому, что моя слава падет и на вас. Какое счастье победить забвение, прославить имя Бальзака! При этой мысли вся моя кровь закипает! Когда мне приходит в голову какая-нибудь красивая идея, мне кажется, я слышу твой голос: „Смелей, вперед!“ – В виде отдыха я пописываю „Стеллу“, очень хорошенький, маленький роман. Я окончательно бросил комическую оперу. Я не могу найти для нее композитора, сидя в своей мурье[3]; к тому же мне не следует подделываться под современный вкус, я должен писать, как писали Расин и Корнель, я должен работать для потомства! Кроме того, второй акт вышел у меня слаб, а первый слишком музыкально блестящ. Если сочинять просто ради сочинительства, так уж лучше писать „Кромвеля“. Но обыкновенно в трагедиях бывает до 2 тысяч стихов, подумай же, сколько мне надобно сочинить. Пожалей меня! Впрочем, что я? Нет, не жалей меня, я счастлив; скорей, завидуй мне и вспоминай меня почаще».

Творчество нелегко давалось ему.

«Ах, сестра, как я мучусь! – жалуется он в одном из своих писем. – Я пошлю к папе прошение, чтобы он мне предоставил первое вакантное место мученика! Я открыл в своем „цареубийце“ недостаток построения и массу плохих стихов. Я настоящий Pater dolorosa. Если окажется, что я не более чем плохой стихоплет, я, право, повешусь! Со своей несчастной трагедией я похож на Перетту-молочницу, и, может быть, сравнение мое слишком верно! А между тем это произведение должно выйти удачным во что бы то ни стало, я должен иметь что-нибудь законченное к тому сроку, когда маменька потребует у меня отчета. Я целые ночи провожу за работой, не говори ей этого, она станет беспокоиться. Сколько труда доставляет любовь к славе! Да здравствуют лавочники, черт возьми! Они целый день торгуют, вечером считают свои барыши, время от времени наслаждаются какой-нибудь страшной мелодрамой и чувствуют себя счастливыми! Да, но ведь вся их жизнь проходит среди крупы и мыла. Лучше скажем: да здравствуют литераторы! Да, но они все бедны деньгами и богаты только разочарованиями. Ба! Пусть те и другие живут как хотят, и да здравствует весь свет!»

Сестра Бальзака была поверенной всех тех колебаний в настроении, которые обусловливаются напряженной авторской работой. Ей первой сообщил он план своей трагедии, но под большим секретом, желая сделать сюрприз остальной семье.

«Немалый подарок, немалый знак дружбы даю я тебе, – шутливо замечает он при этом, – позволяя тебе присутствовать при акте зарождения гениального произведения (смейся, пожалуй!). Так как пока это только план, то я оставил на полях места, где ты можешь делать свои великолепные замечания. Несмотря на эту великую вольность, прошу вас, сударыня, читайте почтительно план Софокла Младшего. Подумать, что можно прочесть в один час то, что иногда приходилось писать целые годы».

Сам автор увлекается своим планом и чрезвычайно доволен им. В последней сцене несчастная вдова казненного Карла I, узнав о кончине мужа, должна разразиться проклятиями против Англии и обещать отмcтить ей, восстановить против нее Францию, которая победит, раздавит ее.

«Это будет необыкновенно торжественно, – восклицает он, – и, уверяю тебя, я мастерски проведу эту сцену. После нее партер уйдет спать весь в слезах. Хватит ли у меня таланта! Мне хочется, чтобы моя трагедия стала настольной книгой королей и народов. Я должен начать с образцового произведения или сломать себе шею! Умоляю тебя именем нашей братской любви, не говори мне: „Это хорошо“. Указывай мне только мои недостатки; достоинства я сам хорошо знаю! Не может быть, чтобы ты не нашла план превосходным. Какое красивое построение! Как интерес возрастает с каждым явлением! Инцидент с сыновьями Кромвеля очень удачно придуман. Характер сына Страффорда также замечательно как удался мне! Великодушие Карла I, возвращающего Кромвелю его сыновей, прекраснее, чем великодушие Августа, прощающего Цинне. Осталось исправить некоторые ошибки, но они незначительны, и я их уничтожу».

В этих письмах к сестре выразился весь Бальзак, увлекающийся мечтатель, быстро переходящий от самовосхваления к отчаянью, энергичный, неутомимый работник, не отступающий ни перед какими трудностями. Не написав еще ни одной строки, годной к печати, он в мечтах уже не довольствуется одной только литературной славой.

«Я более чем когда-нибудь думаю о своей карьере по тысяче причин, из которых я укажу тебе только некоторые, так как ты, может быть, не видишь их, – пишет он сестре. – Наши революции еще далеко не кончены, по тому, как все волнуется кругом, я предвижу еще много бурь впереди. Хороша или дурна представительная система, но она требует огромных талантов; во время политических кризисов будут непременно обращаться к великим писателям; разве они с образованием не соединяют наблюдательности и глубокого знания человеческого сердца? Если я окажусь молодцом (правда, это еще неизвестно), я могу достичь не одной только литературной известности. Присоединить к имени великого писателя имя великого гражданина – какая соблазнительная цель!»

Чтение «Кромвеля». – Переселение в Валъпаризи. – Дружба с г-жою Берни. – Первые заработки. – Финансовые предприятия. – Разорение.

В апреле 1820 года «Кромвель» был окончен, и молодой автор, вполне довольный своим произведением, приехал с ним в Вальпаризи. Он был так уверен в успехе, что устроил торжественное чтение своей драмы и пригласил на него всех родных и многих знакомых, особенно тех, кто не верил в его талант и советовал ему пристроиться к нотариусу или в какое-нибудь министерство. Слушатели чинно уселись в большой зале, автор начал чтение, стараясь и голосом, и жестами оттенять все красоты своего произведения. Но, увы! Чем дольше он читал, тем холоднее становилась его декламация, тем более охватывали его уныние и тревога: он видел на лицах присутствовавших все возраставшее выражение скуки, утомления, даже в глазах своей любимой сестры, Лауры, он не прочел ободрения: она глядела как-то испуганно, она, видимо, была разочарована и страдала за него. По окончании чтения все единогласно решили, что произведение очень слабо, а наиболее строгие родственники прямо заявляли, что литературная бездарность Оноре очевидна и что ему следует как можно скорее приняться за какое-нибудь полезное дело.