А когда он попал на остановку, его вдруг осенило, что действительно завтрашнее утро ни при чем. Вот теперь уже, сейчас он стоит здесь, на троллейбусном кругу, а через час, может быть, полтора подойдет троллейбус, из которого выйдет она. Ведь это же ее остановка. «И моя тоже… боже мой, сколько у нас уже общего!» — мысленно усмехнулся он.

Нужно что-то предпринять, придумать, заговорить с нею. Но как? Как решиться в тридцать семь, когда он и в двадцать не был горазд на такое? Не раз и не два размышлял он, пытался понять, чем же это обусловлено: воспитанием, комплексами? И как вообще надо, как должно быть в жизни? Как у него, который не может заговорить с человеком, пока его не представят ему? Или как у большинства его знакомых, которые без труда знакомятся с понравившимися девушками и легко продолжают знакомство? Так размышлял он, сидя на садовой скамейке в крохотном сквере позади троллейбусного кольца, курил.

Ровной чередой с едва заметными интервалами стали подходить переполненные троллейбусы. Люди пестрым роем высыпали на остановку, тут же рассеивались, устремляясь к дверям магазинов, к подворотням стоящих рядом домов, исчезали в переулках. Через минуту-другую все повторялось.

Александр Дмитриевич пытался высмотреть в этой суете, в хаотическом движении прибывающего народа синенькую блузку, но так много было в движущейся и все увеличивающейся массе синего, голубого, фиолетового, что он, не надеясь на зрение, боясь пропустить Незнакомку, подошел ближе, смешался с теми, что ожидали, пока выйдет новая партия приехавших, собираясь войти в освободившийся салон.

Троллейбусы приходили и уходили, народу поубавилось. Прошло более часа, как Александр Дмитриевич стоял здесь и смотрел на мелькающие лица, на троллейбусы, совершающие вокруг него словно бы круг почета. «Вероятно, пропустил ее, когда сидел в скверике, — подумал он, закуривая новую сигарету. И сразу вдруг ему стало не по себе. — Чего, собственно, я жду? С какой стати торчу здесь, как мальчишка, ожидая невесть чего?!» Александр Дмитриевич отбросил сигарету и шагнул навстречу подошедшему троллейбусу.

Она вышла с задней площадки, промелькнула мимо него так близко, что он смог ощутить запах ее духов.

Со своего привычного, крайнего от входа места он увидел в окно, как она остановилась на мгновение, поправила стягивающий ей плечо ремешок сумки и пошла ровной, легкой походкой по его утреннему маршруту. Когда троллейбус, со скрежетом тронувшись, поплыл по кругу, Александр Дмитриевич посмотрел на часы. Было без четверти семь.

Работалось в воскресенье легко. Александр Дмитриевич закончил вчерне статью, которая не давалась ему едва ли не неделю. Когда стало смеркаться, даже добрую половину успел отстучать на машинке. И только тогда разогнул занывшую спину. А стоило ему подняться из-за стола, как он почувствовал, что голоден. Пошарил по сусекам на кухне, но там, кроме обломков печенья да старого кефира, ничего не оказалось.

Выскочил за ворота дачи и бегом, бегом мимо елок и сосен — прямо на станцию.

— Батя, а где тут у вас магазин? — спросил у старичка в железнодорожной форме, подметающего перрон.

— Эхма, чего захотел! Нынче ж до семи…

— Ну, кафе какое-нибудь, ресторан?

— Нету тут, не город, поди… Аль подперло уж так?.. — сочувственно спросил старик. — Раньше запастись надо было, запас, он…

Александр Дмитриевич не стал дослушивать догадливого старичка, махнув рукой, метнулся через пути.

— Эй, малый! — услышал он позади себя. — А в Кокурино-то шашлычная работает на станции, можа, поспеешь, вон и электричка как раз…

Не раздумывая, он нырнул в темный тамбур остановившегося перед ним вагона.

…В шашлычной (собственно, это была не шашлычная, а что-то наподобие открытой летней веранды) оказалось безлюдно, лишь у входа, за крайним столиком, примостился пожилой мужчина в помятой капроновой шляпе.

— Закрываем, молодой человек! — крикнула ему протирающая стойку тучная чернявая женщина.

— Не дайте же помереть с голоду… — не слишком решительно воззвал он, подходя к стойке.

— Шашлыков нет. Вот люля осталось, будете?

— Давайте люля… две порции. И хлеба побольше.

— Пить что будете? Саперави и рислинг из вин, перцовая…

Александр Дмитриевич вспомнил старичка на станции и попросил стакан саперави.

— Вот как раз полбутылки, что переливать-то, мараться.

Он кивнул и, прихватив тарелку с едой и бутылку, направился к свободному столику у стены. Но там хозяйничала полная, под стать буфетчице, официантка. Она ловко извлекала из-под стола пустые бутылки и по ранжиру расставляла их на полу вдоль плинтуса.

— Убрано здесь… — не глядя на него, пробурчала она. — Садитесь вон к посетителю, не все ли равно.

Александр Дмитриевич, пожав плечами, подчинился. Подсев к дремавшему за крайним столом мужчине, принялся за еду. Выпил без аппетита с полстакана тепловатого терпкого вина, задумался. Вокруг фарфорового фонарика у стола суетились ночные бабочки, свет, падающий на скатерть, заставленную посудой, подрагивал.

— Друг, плесни малость, а…

Александр Дмитриевич, очнувшись от мыслей, увидел протянутую из-за пустых пивных бутылок руку с граненым стаканом и, не раздумывая, подвинул свою бутылку навстречу руке.

Мужчина оживился, шумно, с бульканьем, налил себе в стакан и протянул было бутылку назад. Александр Дмитриевич покачал головой.

— Спасибо, сынок…

«Да, пожалуй, ему за шестьдесят, — подумал Александр Дмитриевич, вглядевшись в лицо соседа. — Так что насчет «сынка» сойдет…» Лицо мужчины было в морщинах, поперек левой скулы глубокий шрам. Он жадно отпил, а точнее, отлил из стакана в рот вина и улыбнулся. Взгляды их встретились.

— Давно здесь сидите? — чтобы подавить неловкость, спросил Александр Дмитриевич.

— Здесь-то?! Дак… почитай, десятый год. — Глаза мужчины странно дернулись, взгляд метнулся в сторону.

— Как это?

— А так… — не сразу ответил он. — С дружком сидели за этим же столиком. Водочки заказали, закуску. Выбежал он на минуту по делу и не вернулся. С тех пор и жду, десятый годок пошел.

— Понятно… — Александр Дмитриевич поднялся, машинально кивнул мужичку и направился к двери.

Перрон был пустынным. Он присел на скамейку, закурил. Подошла буфетчица, поставила на край скамьи грузную сумку, взглянула на часы.

— Через пятнадцать минут только будет… — вздохнула она.

— Веселые у вас посетители, — вспомнив мужичка, улыбнулся Александр Дмитриевич.

— Да, разные… — махнула рукой женщина. — А-а, вы про дядю Васю? Ну, тут другое дело…

— Про какого дядю Васю?

— Что сидел-то с вами.

Александр Дмитриевич пожал плечами.

— Тут другое дело, — повторила женщина и, подвинув сумку, опустилась на скамью. — Человек он заслуженный, орденов одних не счесть на груди, на День Победы, правда, он их надевает только…

— Что-то он про дружка говорил странное.

— Вот-вот… Дружок у него был, в разведке, как говорят, воевали вместе. И дружок этот будто бы жизнь ему спас в войну, дяде Васе-то нашему.

— И где же он теперь?..

Женщина, помолчав, вздохнула.

— Двадцать лет они не виделись после войны-то. Далеко что-то друг от дружки были. А тут встретились… и к нам в буфет, тогда еще буфет был, а не шашлычная. Выпили хорошо, посидели. То ли мало показалось, в магазин выбежал дружок-то его, может, еще зачем, да только разбежался он вдоль перрона да и оступился, а тут электричка…

«Да, веселый вечерок…» — подумал Александр Дмитриевич, поднимаясь.

Засвистел, рассыпая издали ослепительные пучки света, локомотив. Александр Дмитриевич пропустил женщину вперед в вагон, сам остался с сигаретой в тамбуре.

И снова Александр Дмитриевич увидел Незнакомку. В понедельник утром по пути в редакцию. Это был один из самых прекрасных понедельников в этом году. Он медленно брел от остановки. Миновал перекресток, и оставалось пройти каких-нибудь сто метров. Она появилась справа из переулка. В легкой пестренькой кофте, скромной, — он успел заметить, что воротник высоко смыкался на ее тонкой шее, — та же сумочка через плечо, в руке маленький букет полевых цветов. И вновь ему показалось, что она взглянула на него. Да нет же, он ясно запомнил ее открытый, точно навстречу доброму знакомому, теплый взгляд.