Орфорд, июль 1161 года

– Боже, Элленвеора, ну почему ты не парень! – Несмотря на смысл произнесенных слов, Осмонд смотрел на нее с гордостью. Он провел рукой по наковальне, смахивая окалину. – Вот ведь незадача: сын у меня бежит из кузницы, как только я поворачиваюсь к нему спиной, а у малышки любовь к кузнечному делу в крови.

Он удовлетворенно похлопал ее по плечу. Осмонд нечасто ее хвалил. Эллен почувствовала, как кровь ударила ей в голову и приятное тепло разлилось по всему телу.

– Эдит… – тихонько со стоном произнесла она.

Тяжелая деревянная дверь кузницы распахнулась, и на пороге появилась ее сестра.

По возможности Эдит старалась не заходить в кузницу, боясь испачкать свое красивое платье. Кенни, младшенький Осмонда, изо всех сил вырывался у нее из рук. Чем больше он дергался, тем сильнее она впивалась пальцами в его тонкое запястье. Эдит быстро схватила его за ухо и резко дернула вверх. Кенни поднялся на цыпочки и больше уже не сопротивлялся.

– Мать сказала, чтобы я его к тебе отвела, – презрительно бросила Эдит, втолкнув младшего брата в мастерскую, и мотнула головой в сторону старшей сестры. – А Эллен должна наносить воды и собрать дров. – Эдит задержалась в дверях, нетерпеливо притопывая ногой. – Ну, пошли уже! Или ты думаешь, что я тут целый день проторчу? – со злобой бросила она, повернувшись к Эллен.

Видно было, что Осмонд едва сдерживается. Подмастерье, который помогал ему при выполнении большинства работ, болел уже неделю, поэтому Эллен была в кузнице незаменимым помощником. Кенни был совсем еще мал, и толку от него было немного, но Эллен хорошо знала, что Осмонд не пойдет против воли жены. Он никогда этого не делал. Чувствуя, что на душе скребутся кошки, она положила щипцы, с демонстративной медлительностью сняла фартук и нагнулась, чтобы надеть его на младшего брата. Фартук прикрывал его щиколотки, а завязки были настолько длинными, что Эллен пришлось обернуть его худенькую талию дважды.

Осмонд молча на нее смотрел. Она повернулась к нему, и он печально кивнул.

– Ну, что еще? – насмешливо спросила сестра.

Эллен покачала головой и пошла с ней к дому. Отодвинув тяжелый железный засов, она распахнула дверь.

– Я что, не говорила, чтобы ты не околачивалась в кузнице?! – закричала Леофрун.

– Говорила, мама, но…

– И не смей со мной спорить, маленькая дрянь! – осадила ее мать. – Осмонду в кузнице должен помогать Кенни, и тебе это прекрасно известно. Ты самая старшая, и должна заботиться о доме, нравится тебе это или нет. Так что вперед, давай-ка за работу!

Леофрун внезапно закатила Эллен звонкую пощечину. Дернув головой, девочка отвернулась. Щека горела, но ни за что на свете Эллен не поддалась бы порыву провести по ней рукой. Такого удовольствия она не доставила бы ни матери, ни Эдит. Эллен рано привыкла не показывать свою боль от побоев. В этом была ее сила: принимать удары матери, не плача и не унижаясь. Но вот справиться с горечью и яростью было не так просто. Неужели она должна заниматься всей этой скукотищей только из-за того, что она девочка? Каждый дурак может принести воды или дров, привести в порядок дом и выстирать белье. Даже Эдит. С такими мыслями Эллен, нагнувшись, смела пепел перед камином. Если закрыть глаза, то, благодаря запаху, можно было представить, что ты в кузнице.

Кузнецом должен был стать Кенни, а не она. При этом Эллен, сколько себя помнила, большую часть времени проводила с Осмондом в кузнице. Там она чувствовала себя уверенно. Там она была в безопасности. Возможно, это объяснялось тем, что Леофрун туда никогда не заходила. Едва выбравшись из пеленок, Эллен, сидя у ног Осмонда, сортировала уголь по размеру, а когда ей было пять или шесть лет, она впервые почистила кузнечный горн. Уже три зимы прошло с тех пор, как Осмонд впервые позволил ей управляться с мехами и удерживать щипцами заготовку. А весной этого года она впервые взяла в руки молот и почувствовала силу, исходящую от металла. Если бить по горячему железу, то звук получался глухой, так как оно жадно впитывало силу кузнеца, обретая форму. Три-четыре удара по заготовке, один по наковальне – так тратилось меньше сил, и создавалась чудесная музыка. Эллен глубоко вздохнула. Это было несправедливо, но спорить с Леофрун не было никакого смысла. Она ненавидела Эллен больше всех своих детей и не упускала возможности дать ей это понять.

Эллен взяла два новых бурдюка, вылила остатки воды в котел у камина и вышла из дома. На грядке возилась ее младшая сестра Милдред, терпеливо собирая с капусты прожорливых гусениц.

– Оставь мне парочку, подкину Эдит в кровать! – сказала Эллен и подмигнула ей.

Милдред удивленно подняла голову и смущенно улыбнулась. Она была самой тихой и покорной из всех детей Леофрун. Эллен неохотно пошла по каменистой тропинке к широкому ручью, который извивался по лугу, начинавшемуся сразу за кузницей. Чтобы легче было наполнить бурдюки, она сняла обувь и, задрав платье до колен, вошла в прохладную, блестящую на солнце воду. Внезапно из воды что-то вынырнуло, обдав ее градом брызг.

– У меня нет времени, надо еще воды принести, – будто отвечая на предложение, бросила Эллен своему приятелю Симону прежде, чем тот успел что-то сказать.

– Да ладно тебе, давай сначала искупаемся. Сегодня ведь так жарко!

Эллен наполнила бурдюки и, повернувшись, пошла к берегу.

– Что-то мне не хочется, – огорченно соврала она и присела на угловатый серый камень.

На самом деле она завидовала Симону. Кроме работы в кузнице больше всего на свете она любила купаться вместе с ним, однако в этом году ей приходилось выдумывать одну отговорку за другой. Когда Симон опустил голову под воду, Эллен сложила руки на груди. Прошлым летом она еще могла купаться без рубашки, но пару месяцев назад все изменилось. Чувствуя, что ее лицо заливает краска стыда, она ощупала небольшие холмики грудей, которые с каждым днем все увеличивались. Соски были твердыми и уже становились чувствительными.

– Как глупо быть девчонкой, – буркнула она себе под нос. Было бы намного лучше, если бы она родилась мальчиком, как сказал сегодня Осмонд. Симон подплыл к берегу.

– А знаешь, чего мне сейчас хочется?

Эллен покачала головой.

– Нет, но ты же у нас – ходячий желудок, так что могу предположить, что ты хочешь есть.

Симон согласно закивал головой и, ухмыльнувшись, облизнул губы.

– Ежевика!

– А как же моя вода? – Эллен указала на бурдюки. – Мне еще и дрова собирать.

– Потом вместе соберем.

– Если я задержусь, мать меня опять побьет! А я не знаю, смогу ли сегодня еще раз сдержаться.

– Вдвоем мы быстро управимся. Она и не заметит, что мы сперва немного погуляли. – Капельки воды на его плечах блестели в лучах солнца. Симон отряхнулся, как собака, разбрасывая брызги во все стороны, и натянул свою поношенную серую рубашку. – У хижины возле леса растет отличная ежевика, огромная, черная и такаая сладкая! – Мальчик закатил глаза. – Ну давай пойдем!

– Ты что, с ума сошел? – Эллен покрутила пальцем у виска. – Старуха Якоба была ведьмой, и в ее хижине живут кобольды!

У Эллен даже мурашки побежали по телу.

– Вот чепуха какая! Кобольды в лесу живут, а не в домах, – заявил Симон. – Кроме того, я уже там был и никаких кобольдов не встретил, честно. – Он потешно склонил голову и искоса взглянул на Эллен. – И с каких это пор ты у нас стала такой трусихой?

– И ничего я не трусиха! – возмутилась Эллен.

Она не могла допустить, чтобы Симон подумал про нее такое, поэтому пошла за ним по лужайке, раскинувшейся между рекой и краем леса. Большую часть травы уже съели овцы, и только на холме, примыкавшем к лужайке с запада, оставалась трава, еще ими не тронутая. Там заросли доходили детям почти до груди. Повсюду росли колючие кусты чертополоха, царапавшие им ноги, и крапива, оставлявшая на коже красноту от ожогов. Эллен хотелось вернуться, но тогда Симон снова стал бы дразнить ее трусихой. Поднявшись на холм, она зажмурилась от солнца и взглянула на край леса. За несколькими березами пряталась скособоченная хижина, а слева от нее, совсем близко, паслась в тени коренастая лошадь с блестящей красноватой шерстью. Эллен пригнулась. – Симон инстинктивно последовал ее примеру.