Вивиана в полном молчании проследовала за Шейном на улицу, в полном молчании уселась на заднее сиденье машины, в полном молчании вылезла из нее через пять минут, когда Шейн велел шоферу остановиться.

Они пошли рядом, неторопливо и спокойно, не замечая людей, не обращая внимания на витрины и огни рекламы. Через пару минут Шейн ослабил узел галстука и засвистел какой-то легкомысленный мотивчик. Вивиана молчала.

Они дошли до парка и свернули на тенистую аллею. Город с его шумом, блеском и истерическим гудением автомобилей мгновенно исчез, только слабый гул проникал сквозь густую листву. Под ногами шуршали золотистые листья.

Потом раздался горький и тихий голос Вивианы:

– Кошмар. Конец света. Больше так нельзя.

Шейн резко остановился и развернул ее к себе. Слегка встряхнул за плечи и яростным шепотом вопросил:

– Что именно нельзя? В чем кошмар? Я провалил все дело, да? Устроил дебош на вашем празднике жизни. Загубил твою репутацию? Назвал сволочь сволочью?

Она ответила ему совершенно спокойным взглядом и почти радостным голосом:

– Да при чем тут это? У меня песок в туфлю насыпался, и очень трет. Я до дома не дойду.

Несколько секунд он ошеломленно молчал, а потом вечернюю тишину взорвал его хохот. Шейн Кримсон смеялся до слез, до икоты, почти до истерики, смеялся, как когда-то в детстве, когда их с Бобом выгнали за это из класса, а они так и не могли остановиться. Через несколько секунд к нему присоединился звонкий, хрустальный смех Вивианы, и они даже схватились за руки, чтобы не упасть.

Когда приступ веселья прошел, Шейн очень серьезно сказал:

– Я был уверен, что ты меня убьешь. Сбросишь с моста, толкнешь под машину, яду мне вольешь в кофе…

– За что? За то, что ты меня защитил? За спасение меня от меня самой?

– Почему от тебя?

– Потому что я с тобой стала совсем другая, придурок. Я в жизни не была такой… живой! Господи! Да, я с детства знала, что Дикси стерва и сплетница, но ведь жила, и дружила, и делилась тайнами, и сплетничала не хуже ее… Каково? Знать, что твой ближайший друг тебя ненавидит, не любить его до боли в зубах – и продолжать дружить.

Она вдруг испуганно посмотрела на Шейна.

– Что ты со мной сделал, деревенщина? Как мне теперь жить? И что со мной будет, когда ты уйдешь? Неужели придется возвращаться… в террариум?

Он осторожно притянул ее к себе.

– Я знаю одно средство, Ви.

– Говори! Немедленно говори!

– Ты просто прикажи мне остаться.

– И ты останешься?

– Не знаю. Но я буду очень стараться.

– Почему?

– Потому что буду знать, что я тебе нужен.

Они молчали, и ночь вокруг становилась все чернее и уютнее, словно на них с неба все набрасывали и набрасывали легкий черный пух… А потом Шейн Кримсон легко вскинул Вивиану Олшот на руки и понес домой. Она смеялась и болтала ногами, одна туфля слетела и исчезла во тьме.

– Ты сбрендил, Шейн! До дома еще далеко.

– Если ты не будешь дрыгаться, мы доберемся быстрее.

– Не донесешь.

– Я один раз на спор донес одну… хм… девочку до соседнего ранчо. А это пять миль.

– Что еще за девочка?

– Сестра Боба. Она была очень вредная.

– И сколько же вам было лет?

– Ей десять, мне пятнадцать. А кто такой Митчелл?

– Стюарт? Дрянной мальчишка из высшего общества. Представляешь, ему уже под тридцать, а у него все еще прыщи…

– А правда, что вы с ним помолвлены?

– С кем, с Митчем?! Ты просто его не видел, а то бы не спрашивал. От его физиономии даже Джейда стошнит.

– Ну, физиономия не главное…

– Шейн Кримсон! Ты что, ревнуешь?

– Знаешь, что! Да.

Они хохотали всю дорогу, и в вестибюле хохотали, и в лифте, и Шейн по-прежнему держал ее на руках, а она обнимала его за крепкую шею, а потом он вдруг резко оборвал смех и поцеловал ее.

Она откликнулась сразу, мгновенно, даже не перестав улыбаться, и ее руки еще теснее сомкнулись у него на шее, а точеное тело стало совсем невесомым и очень горячим…

Он понес ее в спальню, и Вивиана зажмурилась от веселого ужаса, желания, смущения и неуемного счастья.

Сейчас они останутся вдвоем, и не будет больше ночных кошмаров, не будет тихого плача по ночам, не будет одиночества и беспричинной злобы на весь свет, и она станет целой, бедная, разорванная на тысячу частей Вивиана Олшот, маленькая испуганная девочка, всю жизнь боявшаяся двух вещей: темноты и любви…

Он опустил ее на постель и глухо прорычал:

– Подожди одну секунду… Я сейчас… Только не открывай глаза, умоляю!

Она засмеялась и откинулась на подушки. Она вообще больше не встанет с постели, никогда. Шейн Кримсон будет уходить и приходить, а она будет лежать и ждать его. Она расскажет ему все-все, и выслушает все-все про него, и заснет в его объятиях, чтобы там же и проснуться, и чтобы это длилось вечно, вечно, вечно…

Его голос, прозвучавший из гостиной, казался совсем чужим и очень страшным. Таким страшным, что Вивиану вихрем сдуло с кровати.

– Ви, пойди сюда, а? Тут что-то с Джейдом случилось…

Вивиана сидела в машине, устало ссутулившись, и курила последнюю сигарету. Последнюю из этой пачки. Где-то в бардачке есть еще.

На коленке была дыра, наверное, зацепилась за что-то, когда они несли… не думать! Не думать!!!

Она тупо смотрела на дыру и методично подносила к ней тлеющую сигарету. Чтобы дальше стрелка не поехала. Капрон сейчас расплавится, и стрелка не поедет… Не поедет…

Было четыре часа утра, шел дождь, и улица перед салоном Жозефа была такой отчаянно пустынной, словно Вивиана перенеслась в один из своих детских кошмаров.

Тогда ей снился один и тот же сон. Пустой город, слепые окна, и ни одной двери. Потом все-таки одна находится, и Вивиана бежит по лестнице вверх, потому что лифт не работает, но на лестничных клетках нет ни одной квартиры.

Не думать. Не думать.

Жозеф приехал быстро, ночью нет пробок, а она его не узнала. Да и как узнать яркого томного визажиста в пожилом чернявом мужике с лысиной, в старых джинсах и футболке «Чикаго Буллс», выпрыгнувшем из раздолбанной «тойоты»? Никак невозможно узнать.

Что ж так долго-то? Вышел бы хоть кто-нибудь, сказал Вивиане слово, ну два, и ушел бы – но она бы знала! Знала, о чем уже можно думать, а о чем – нет.

Она уже видела такое лицо у мужчины. У дедушки. У Железного Монти, Монти-Керосинщика, Монти Полмиллиарда. На похоронах ее отца. Дед держался просто отлично, но только до тех пор, пока на крышку гроба не обрушился первый ком земли. И тогда у деда стало такое лицо…

Заострившееся, черное на висках и под глазами, старое и очень юное одновременно. Юными были глаза, глаза ребенка, который не понимает, как же так, вот только что человек был, и вот уже земля летит вниз, на крышку гроба, и больше никогда, никогда…

Не каркай! Не каркай, идиотка! Вот когда выйдут и скажут, тогда… Пока сиди и прижигай проклятую дырку.

Джейд лежал на ковре в гостиной – огромная гора шерсти. Задние ноги слабо и ритмично подергивались.

Шейн приподнимал лохматую морду, трогал лапы, и все это безжизненно валилось обратно, так страшно, так окончательно, что Вивиана тихо взвыла, бухнулась на колени и торопливо стала нащупывать пульс на шее. Так ищут пульс у людей, она понятия не имела, где надо искать пульс у собак, и, наверное, именно поэтому она его нашла. Тонкая ниточка жизни билась под шерстью.

Из оскаленной пасти струйкой текла слюна, ковер под мордой был мокрым.

Именно тогда у Шейна и стало такое лицо.

Вивиана Олшот сидит в машине в четыре часа утра, курит тридцать пятую сигарету и переживает за беспородную дворнягу. Этого быть не может, но это именно так. Ей хочется выть в голос и плакать, плакать, плакать…

Они вдвоем подняли Джейда и понесли к выходу. Он был тяжелый, страшно тяжелый, килограммов пятьдесят точно. Еще бы, овчарка, волкодав и бобтейл, и это только то, за что Шейн ручался…