Подошел срок объявить, что такое Осип Недоносов, и разъяснить его дурное поведение.

По анкете родился Осип Недоносов в глухой деревне. Отец его был коренным бедняком, знал кое-какие ремесла, а когда жевать было нечего, нанимался в смолокуры. Но ему не везло. Махнул он на все рукой, стал жить как попало и жену взял, какая попалась.

Явился Осип на божий свет не то в 1910, не то в 1911 году – в документах писано по-разному.

Усталая природа мастерит иногда бракованный товар: сросшихся близнецов, шестипалых уродцев, младенцев без небной перегородки, двурушников, наушников, гермафродитов и добровольных стукачей. Над Осипом она подшутила иначе: начисто лишила присущего нормальному человеку мучительного дара – совести.

Передовая наука считает, что существует совесть буржуазная и совесть пролетарская. Как показала резня в Хиосе, имеются совесть христианская и магометанская. Есть совесть хозяина и совесть холопа. У Осипа не было совести никакой – ни пролетарской, ни буржуазной, ни магометанской, ни христианской. Понятие совести было для него таким же пустым, как понятие солнца для слепца от рождения.

Взамен совести природа одарила его опасным талантом: он быстро и безошибочно угадывал слабину в человеческом характере.

Первой почуяла беду мать. Как ни корила она себя, а будто ей кто-то из-за плеча шептал, что понесла она от нечистой силы. Семи лет мальчишка середь гостей голышом ходил и не стыдился. И покойников не боялся. В гражданскую много их было. Глядит на убиенного и ухмыляется половиной губы.

А полностью убедилась мать, что произвела на свет антихриста, в 1919 году.

Жили они тогда в распадке, верстах в двадцати от таежной станции. На восток, к Тихому океану, шли эшелоны белых. В сумерки поезда останавливались среди поля. Стояли до рассвета – боялись партизан. И все же вагоны валились под откос, а одно крушение случилось возле распадка. Осип туда бегал. Ребятишки видали, как он шарил по карманам офицера, придавленного колесной парой.

В голодной, забытой богом деревне красных партизан сроду не водилось, а таежные бабы в толк не могли взять, кто они сами-то такие, красные или белые. Знали одно: сошел поезд с рельсов – жди кары. И правда, на другой день пришло войско. Лихие колчаковцы выхлестали нагайками из чуланов да с печей всех до одного, отыскали улики: там костыль в стенке, там старая полковничья папаха. Тонконогий поручик, ловкий, видать, танцор-падеспанщик, прочитал бумагу, и на глазах жен и ребятишек расстреляли каждого десятого. Баб, которые помоложе, пороли.

Бедолага смолокур в десятые не попал, но его все равно расстреляли. Расстреляли за пистолет системы Вальтер, который снял с убитого офицера и притащил домой Осип. Оружие нашел за образами поручик.

Маленький Осип в момент учуял: поручика можно улестить трусливой угодливостью. И когда мужиков согнали закапывать трупы, так ловко стаскивал с расстрелянных сапоги, что получил кусок рафинада.

Мать, молча, как околдованная, простоявшая все страсти, крикнула дико и побегла сломя голову. Нашли ее в тайге. Отпостилась она сорок ден и угасла. А Осип пошел по миру.

Иногда кажется, что существует какая-то сила, указующая ползучему хмелю путь к ближайшему колу или стволу. Та же неведомая сила потянула и Осипа и завлекла его в пшеничный Минусинский уезд, к богатому мужику Самсонову. Мужик был набожен и грозен. Домашние величали его не иначе как «сам» и боялись пуще огня. Не только от самого, от пимов его шарахались. В начале нэпа на Самсонова трудилась вся родня – и близкая и дальняя. Кроме прочего, у него была кожевенная мастерская и лавка, записанная на бессловесного дедушку Филарета. Осипа Самсонов взял на харчи, не сморгнувши.

Сперва Осип обрадовался, но скоро небо ему показалось с овчинку. Он быстро понял: подавляющей страстью хозяина было выжимать деньгу любым способом. Самсонов словно забыл, что мальчонке двенадцатый год от роду: понуждал и пилить, и скобы ковать, и рамы вязать, и кожи мочить, и глину топтать наравне с большими.

Осип из сил выбивался, ждал, что благодетель хозяин поставит его в лавку, на место старого Филарета. Дочка как-то пожалилась: у мальчонки, мол, рука во сне дергается. «Полно! – отмахнулся Самсонов. – Приснилось, будто пилит. Чего такого?» Совсем бы дошел паренек до нуля, если бы не дедушка Филарет. Бывало, уложит Осипа в телегу, накроет шубейкой, а сам пилит вместо него.

Обо всем этом появилась заметка в газете «Батрак». В заметке отмечалось, что Самсонов за обедом в шутку поет передовицы из «Батрака» в гул, на мотив «Боже, царя храни». И подпись была – Селькор.

Самсонов собрал родню, допытывался, кто писал. Дознаться не мог. А ночью проник к хозяину Осип и шепнул, что селькор – дедушка Филарет.

– Ты чего это, оборотень? – Самсонов вроде даже растерялся. – Своих топишь?

На другой день позвал Филарета, посадил против себя, медленно сатанея, стал проверять долговую книгу, да вдруг притянул за оба уха, поцеловал крепко да как вдарит с полного замаха. Дедушка свалился набок вместе со стулом.

После кончины дедушки Филарета работники Самсонова решили Осипа извести. Он почуял опасность, убежал в город и поселился при школе. Там учился и жил как бы за сторожа.

Кроме Осипа, в каменном доме школы проживала учительница по родной литературе, старая дева Вера Семеновна. Слабость ее заключалась в застенчивости. Она и замуж не вышла, наверное, от застенчивости. Оглядевшись на новом месте, Осип повадился к ней, угадывая ко времени, когда она пила чай, забеленный молоком. В просторной ее комнате осталась память отца, бывшего директора этой самой школы, – четыре шведских шкафа, забитых книгами.

Вера Семеновна жалела Осипа и за то, что он сирота, и за то, что левша, и за то, что плохо учится.

Однажды, смущаясь и краснея, она спросила, не брал ли он случайно шестнадцатый том энциклопедии Гранат. Осип усмехнулся половиной рта, допил чай, сказал: «Вон их сколько еще стоит Гранатов», – и вышел. Книги продолжали исчезать. Положение становилось мучительным. Запирать комнату Вера Семеновна не смела. Мальчик мог обидеться. А напрямик обозвать сына красного партизана вором она была не в силах.