Но удар получил он, Бонапарт.

В ночь с 11 на 12 марта был убит император Павел I.

— Они промахнулись на улице Никез, но попали в меня в Петербурге! — горестно воскликнул он, узнав о драме в Михайловском замке.

«Они» — это англичане. Ни для кого не было секретом, что душой заговора, окончившегося смертью Павла, был английский посол сэр Уитворт.

И вот теперь, доконав союзника Бонапарта, они нанесли тяжкое оскорбление самому Бонапарту: тот же Уитворт был отправлен послом в Париж.

— Убийца в Тюильри! — вопил Первый Консул.

Нет, «мир» становился мифом. Не сегодня завтра война с Альбионом вспыхнет с новой силой. И тогда господа англичане потащат за собой всю свору своих прежних союзников — Австрию, Пруссию, Россию…

Но что говорить о войне международной, когда война шла в собственном доме, в собственной семье!

А семья-то была большой.

Папаша Карло Буонапарте, прежде чем отойти в лучший мир (всего на сороковом году жизни!), успел произвести на свет тринадцать детей, из которых до сего дня благополучно дожили восемь.

Казалось бы, как хорошо! Крепкая семья, взаимная поддержка, чувство локтя, которое столь облегчает жизнь!

Но ничего этого не было и в помине.

Наполеон сделал все возможное, чтобы их пристроить.

Старшего брата, Жозефа, тугодума и неудачного биржевого игрока, превратил в дипломата; еще при Директории поставил послом в Парме, потом в Риме; после переворота назначил полномочным министром, заключавшим Люневильский и Амьенский мирные договоры, а также конкордат 1801 года. Но Жозеф плохо разбирался в дипломатии и только жаловался на отсутствие денег.

Самого младшего, Жерома, пустил по морской линии и прочил в адмиралы; но Жером больше интересовался крепкими напитками и женщинами, нежели морем, что не могло не привести к весьма плачевным результатам.

Второй из младших братьев, Луи, был его любимцем, и он всюду таскал его за собой в качестве адъютанта: в Италию, в Египет, опять в Италию; но Луи смотрел косо, всегда выглядел недовольным.

Что же касается Люсьена, то здесь, как говорится, нашла коса на камень: братья не могли видеть друг друга, и кончилось тем, что, сняв Люсьена с должности министра внутренних дел, Наполеон отправил его послом в Испанию — с глаз долой, из сердца вон.

Братья грызлись между собой и безумно завидовали ему — он чувствовал это постоянно.

Не легче было и с сестрами.

Элиза против его воли вышла в Марселе замуж за простого флотского капитана, и теперь их предстояло разводить.

Полетта (ныне величавшая себя Полиной) прославилась на весь Париж скандальным поведением, в котором буквально не знала удержу; она собиралась замуж то за Жюно, то за Фрерона; в конце концов кое-как удалось выдать ее за генерал-адъютанта Леклерка и вместе с ним отправить на Сан-Доминго (с глаз долой, из сердца вон).

Каролина была поспокойнее других, и он отдал ее Мюрату, как дань за памятный день 19 брюмера. Мюрата она не любила (да и как можно было любить этого разряженного петуха!) и часто жаловалась маменьке.

С маменькой, Марией-Летицией, было хуже всего. Женщина властная, привыкшая к самостоятельности, к тому, что после ранней смерти мужа весь клан смотрел на нее как на распорядительницу, она и теперь пыталась распоряжаться, лезла во все дыры, донимала просьбами и советами и непрерывно выражала недовольство, что Наполеон «перебежал дорогу» ее первенцу Жозефу. Чтобы утихомирить почтенную матрону, приходилось все время организовывать для нее зарубежные путешествия (и маменьку с глаз долой…), но по возвращении она становилась еще более требовательной и непримиримой…

Увы, клан оказался недружным.

Но он сплачивался каждый раз, когда нужно было бороться против общего врага. А общим врагом считалась котерия Богарне, родственники любимой супруги диктатора во главе с ней самой. Чтобы как-то примирить оба клана, он женил Луи на дочери Жозефины от первого брака — Гортензии. И опять все обернулось против него: молодые не выносили друг друга, союза не получилось.

Огорчало и то, что любимая супруга ничем не помогала в его стараниях. Ее наиболее употребимым словом было «нет». А с некоторых пор противостояние между ними усилилось. Жозефина всячески противилась его планам установления наследственности власти.

Он понимал ее. Она ведь не могла больше иметь детей, не могла подарить ему наследника, стало быть, при новом порядке, о котором он мечтал, был неизбежен развод… Он старался ее успокоить. Он уверял, что сделает своим наследником племянника — сына от брака Луи в Гортензии. Но утешения не помогали, тем более что было очевидно: потомства от этой пары ожидать не приходится.

Все это конечно же беспокоило Наполеона, но беспокойство его многократно возросло, когда он понял, что у Жозефины имеется надежный союзник. Этим союзником был… Фуше! Оказалось, что министр полиции также не хотел наследственной власти. Почему? На этот вопрос Бонапарт ответить себе не мог, но уловил главное: враждебность к своим планам.

Такого он не прощал, тем более что и до этого накопилось достаточно. И если расчет с Жозефиной был на время отложен, то с вероломным министром полиции он решил разделаться немедленно.

Нужен был лишь предлог.

А за предлогом дело не стало.

С некоторых пор в донесениях полицейских агентов стали мелькать настораживающие сигналы о поведении ссыльных на островах в департаменте Нижней Шаранты. Доносили, что, пользуясь свободой передвижения, они устраивают подозрительные сборища, перебираются с острова на остров и, видимо, что-то затевают.

Наполеон вызвал коменданта, полковника Уде.

Уде ему не понравился. Хотя Первый Консул был с ним довольно ласков и даже намекнул на возможность генеральского чина, полковник оставался сдержанным, радости не выразил и верноподданнических чувств не проявил.

«Все вы мерзавцы, — подумал Наполеон, — все вылезли из одной и той же якобинской помойной ямы. А об этом полковнике уже ходят слушки. Не хочешь по-хорошему — не надо. Подумаем о замене».

Но ему приходилось думать об очень многом, и вскоре он об этом деле забыл. Вспомнил лишь после того, когда в очередном донесении прочитал такие слова: «На Ре и на Олероне анархисты разрабатывают способы бегства и рассчитывают на успех. Говорят, что друзья Лепельтье изыскивают средства его возвратить». Фразы были корявыми и не очень грамотными, но вполне определенными.

А еще через несколько дней поступили сведения о бегстве поднадзорного Феликса Лепельтье.

«Идиоты, ведь было же предупреждение», — с яростью подумал Бонапарт.

Он немедленно вызвал Реаля.

Пьер-Франсуа Реаль все больше входил в фавор — это заметили все, и это многим представлялось тем более удивительным, что прошлое гражданина Реаля было не менее «подмочено», чем прошлое гражданина Фуше. Общественный обвинитель в революционном трибунале и заместитель прокурора Коммуны во времена якобинцев, защитник левого якобинца Карье, а потом и Бабефа на Вандомском процессе, он, однако, сумел вовремя переориентироваться и стал одним из тех, кто активно содействовал перевороту 18 брюмера. Наполеон не забыл этого. Он оценил трезвый ум Реаля, его умение разобраться в сложной ситуации — именно Реаль сыграл основную роль в отыскании истинных виновников дела «адской машины» — и уверовал в его преданность.

Вот и сейчас по всем важным внутренним проблемам он неизменно советовался с Реалем.

— Как вы думаете, — задал он вопрос, едва Реаль ступил за порог кабинета, — что делают с министром, который не выполняет своих функций?

— Его увольняют, — не задумываясь ответил Реаль.

— А что делают с министерством, если оно оказывается бесполезным?

— Его упраздняют.

— Прочтите вот это. — Наполеон перебросил листки последних донесений.

— Этого можно было ожидать, — сказал Реаль, внимательно прочитав бумаги.

— И ваше мнение?