Она была красива. Я смутно помнил, что уже встречал такую красоту еще до того, как мои родители отправились на Запад.

— Здравствуйте, — поклонился я. — Мистер Сазертон рассказывал мне о вас.

— Кон… мистер Дюри… мой дядюшка, сэр Ричард Сазертон, — представила она нас.

Мы немного поговорили о моем путешествии, выдавшемся бурным, что никого не удивило из-за обычных в это время года ужасных штормов, и не спеша пошли к ожидавшему нас открытому экипажу. Сэр Ричард занял место кучера, и мы поехали в Сазертон-Мэнор, расположенный поблизости, через пару живописных кварталов.

В Америке я очень волновался, когда думал о предстоящем путешествии, поскольку все свои знания я получил от Джима Сазертона и моих давних занятий дома. К тому же мне в жизни еще не доводилось путешествовать.

Сазертон-Мэнор представлял собой большой дом из серого камня, наполовину увитый виноградом. Прямо перед ним раскинулась широкая лужайка, через которую к дому вела посыпанная гравием дорожка. Более грандиозного сооружения я никогда прежде не видел.

Хозяева попросили меня рассказать о местах, где мы жили с Джимом, но глядя на все, что меня окружало, я не представлял себе, как это сделать. Аккуратно постриженная лужайка, ровно посаженные деревья, — вся ухоженная зелень свидетельствовала о том, что эта земля испокон веков возделывалась человеком. Даже леса имели четкие границы, поскольку все тут было предрешено много-много лет назад.

Обычаи, традиции и правила имели под собой многовековую историю оседлой жизни на единой территории по единым законам. Моя же страна Биг-Бэнд на реке Рио-Гранде все еще оставалась дикой и неукрощенной. Традиции и обычаи еще не успели сложиться, о каком-то четко установленном порядке и говорить нечего. Все было незрело и молодо, и мы жили по законам солнца, живительных источников, ветра и бескрайних пастбищ, где бродили дикие животные.

Тем не менее вечером, после обеда, я попытался начать свой рассказ.

— Когда Джим Сазертон приехал в страну Биг-Бэнд, в ней едва ли можно было насчитать и двадцать жителей, которые концентрировались, главным образом, вокруг Олд-Пресидио или Форт-Литона в низовьях Рио-Гранде.

— Какова площадь этой страны? — поинтересовался сэр Ричард.

— Биг-Бэнд! Не могу сказать точно, но она больше Уэльса… возможно, треть Ирландии. И это только малая часть Техаса.

Они не поверили мне. Я видел недоверчивое выражение их глаз и понимал, что наше знакомство началось не лучшим образом, несмотря на то, что все сказанное было чистой правдой. Но я пообещал продолжить свой рассказ.

— Это огромная девственная безлюдная страна. Почти вся растительность, покрывающая прерии, вооружена колючками. Горы скалистые, почти голые. Но страна эта прекрасна! И нужно видеть все собственными глазами, чтобы оценить ее красоту. Там живут дикие лошади, бизоны, пумы, волки и гремучие змеи, можно встретить оленей, антилоп и пекари.

— Кого?

— Пекари — диких свиней.

— Дядя рассказывал, что вы были в плену у апачей? — с интересом спросила девушка.

— Да, сударыня. Почти три года.

Постепенно я стал осознавать, что по письмам мистера Сазертона они знали обо мне очень многое: то, как индейцы убили моих родителей, о моем плене и уроках, которые их сын давал мне в свободное время.

Вечером, когда мы остались наедине, сэр Ричард спросил:

— Те люди, которые убили моего сына… Они, кажется, работали у него?

— Да, сэр. Они считали его охотником за испанскими сокровищами… В стране Биг-Бэнд существует поверие о испанских сокровищах. Вернувшись из Нового Орлеана и потратив некоторое количество золота, он окончательно рассеял их сомнения, и они выследили его. Он был уже мертв, когда я вернулся на ранчо.

— Понимаю. А бандиты, которые его убили? Они наказаны по закону?

— По закону? Западнее Пекоса нет другого закона, кроме закона ветра и тропы команчей. Но они наказаны, сэр. По крайней мере двое из них. Только одному удалось избежать возмездия.

Два года я посещал школу в Англии, и мне пришлось нелегко, поскольку недоставало подготовки и привычки заниматься. У меня не было основ, но я не сдавался и понемногу овладевал знаниями. Каждые каникулы я проводил в семье Сазертонов, но мыслями улетал на свой родной Дикий Запад.

Ночью я часто просыпался и тихо лежал на кровати, вновь ощущая запах полыни. Мне страстно хотелось почувствовать на лице холодный горный ветер, бешено несущийся по неровному склону холма. В своем воображении я любовался силуэтом девятимильной горной гряды на горизонте, залитыми солнцем склонами Хизона и лиловым блеском Карменса, возвышающегося на другом берегу реки в Мексике.

Иногда, во время занятий, я откладывал книги и подолгу смотрел в окно, вспоминая, как однажды ехал верхом через Трудный перевал к Рождественскому ручью или разбивал лагерь в Солитарио.

С самого начала учебы в школе у меня появилось несколько друзей. Один из них, Лоренц Уикс, мой ровесник, хотя и выглядел моложе. Он приехал из Индии. Его отец служил офицером в Британском гарнизоне, дислоцированном на северо-западной границе. Разговорившись, мы нашли много общего.

Он был со мной в тот день, когда я подрался.

Большинство мальчиков держались вежливо, но общительностью не отличались. Мне трудно было найти с ними общий язык. Наши интересы и познания не совпадали. Они вели разговоры, которые совсем меня не занимали, а когда я неосмотрительно предавался воспоминаниям о прошлом, через некоторое время замечал, что товарищи смотрят на меня с откровенным недоверием.

Фелиция рассказала одному мальчику, что я был в плену у апачей, и вскоре история облетела всю школу. С нами учился парень по имени Эндикот. Высокий детина фунтов по крайней мере на двадцать тяжелее меня. Все считали его хорошим футболистом и боксером. Несколько раз он делал пренебрежительные замечания в мой адрес в моем присутствии.

— Тебе придется драться с ним, — предупредил меня Уикс. — Они говорят, что ты испугался.

— Не хочу, Лари. Его отец дружит с сэром Ричардом. А я могу покалечить его.

— Покалечить его?

— Это совсем другое дело, Лари. Он боксер, а я ничего не смыслю в боксе, но мне приходилось много драться за свою жизнь: с детьми апачей, с ковбоями… со взрослыми мужчинами.

— Они не верят ни одному твоему слову.

И вот однажды, в присутствии остальных, Эндикот назвал меня лжецом. Не успел я открыть рот, как ни с того ни с сего, без предупреждения, он ударил меня.

Смею вас заверить, удар был неплохой. Он, без сомнения, рассчитывал покончить со мной сразу, но он дрался только со своими сверстниками в школе. На Западе парнишка в четырнадцать — шестнадцать лет выполняет работу взрослого мужчины, ходит по тем же маршрутам и, когда ему приходится драться, дерется как взрослый.

Его удар не сбил меня с ног. Он пришелся по скуле, и то, что я сохранил равновесие, изумило Эндикота.

Потом мы подрались.

Он хорошо боксировал, но это ничуть не помогало ему, поскольку в свои удары я вкладывал всю ярость негодования, захватившую меня полностью. Он ударил меня снова, но я не уклонился и парировал удар. Я весь кипел и завелся не на шутку. Мой первый удар не достиг цели, но второй пришелся по ребрам, и его нижняя челюсть вяло подалась вниз.

Он был довольно рыхлым: в неплохой для его возраста и страны форме, но ему не хватало стальной крепости мышц, которую дает только непомерный физический труд в пустыне или степи. Думаю, учились в школе ребята и покрепче его, но рост и боксерские навыки внушали всем благоговейный страх.

Разгадав его атаку слева и превосходя в скорости удара, я наотмашь врезал ему обеими руками. Затем, сделав шаг назад, ударил по лицу и сломал нос, но не остановился и еще двумя ударами повалил его на пол.

Драка продолжалась не более двух минут, но я бы горько разочаровался, если бы надеялся обрести их дружбу таким способом. То, что я услышал позже, меня остановило, я сражался не как джентльмен! Я был слишком груб. Что же касается меня, я не умел по-другому — только до победы.