Альвино предпринял отчаянную попытку прорваться, но она провалилась. Мы подоспели как раз вовремя, и я сразу же узнал его необычную походку, так как часто играл и дрался с ним в Сьерра-Мадре, когда был пленником. Сын апача и пленной мексиканки, он вскоре стал лучшим воином племени. Еще мальчишкой сломал ногу, она неправильно срослась и была короче здоровой.

— Индейские разборки, — прокомментировал увиденное Краснокожий Майк. — Не стоит вмешиваться.

— Это Альвино, — сказал я, — он был моим другом, когда мне нужен был друг. Мой долг отплатить ему добром.

Мы ввязались и отбили его, а когда он увидел меня и узнал, где я живу, набеги апачей на ранчо «Тамблинг Б» прекратились.

Такого не свойственного индейцам благородства я предвидеть не мог. Несмотря на мексиканскую кровь, Альвино с головы до ног оставался индейцем. Мы дали ему лошадь и поскакали обратно на ранчо, где я подарил ему пони из нашего собственного, хоть и небольшого, одомашненного табуна.

Команчи по-прежнему не давали нам терять бдительность, так что спокойная жизнь нам не грозила. Думаю, в некотором смысле апачи считали меня за своего, по крайней мере, за воина, и гордились моими победами, считая своим учеником.

Всего несколько месяцев прошло после того, как закончилась война между Штатами, когда я появился в лагере Кэйт Ланди и сделался ее старшим работником. И только почти через десять лет мы заявили о собственности на полмиллиона акров пастбищных земель и наше клеймо на тысячах голов скота по всей стране.

Но в некоторых отношениях я знал Кэйт не лучше, чем при нашей первой с ней встрече.

Однажды, через несколько недель после того, как я отбил Альвино у команчей, она спросила меня:

— Что ты сказал про меня апачу? Я слышала, как он тебя спросил.

— Он хотел знать, ты моя женщина или нет.

Последовала продолжительная пауза, и наконец она спросила еще раз:

— И что же ты ему ответил?

— Я ответил, что это так. Он не понял бы другого ответа.

Она опустила глаза.

— Нет… нет, думаю, ты ошибаешься.

Много воды утекло с тех пор, но моя память хранила все в мельчайших подробностях. Размышляя над этим сейчас, я не приблизился к разрешению моей проблемы. Но воспоминания об Альвино натолкнули меня на мысль о том, как апачи подошли бы к решению задачи с поездом, начиненном пятьюдесятью головорезами. Они непременно проникли бы в поезд, когда его пассажиры спали, и неожиданно напали бы. Решение самое простое, но, но словам Фланагана, здесь не было удобного места, чтобы на ходу незаметно проникнуть в поезд. Говорил ли он правду? Или только предполагал, что такого места нет?

Фланаган, безусловно, настроен дружески. Я верил в его искренность. Но он работал на железной дороге и должен был защищать ее интересы.

На нашем месте апачи залегли бы в засаде, дождались момента, когда все враги покинут поезд, и неожиданно напали бы на них, равномерно распределившись между станцией и салуном.

Поднявшись, я обошел все вокруг. Для внезапного нападения укрытия хватало: старая конюшня, сам салун, вагоны на запасном пути, стога скошенного на лугу сена.

Когда я вернулся, Галардо, Мэйсон и Д'Артагэ спали на полу, завернувшись в свои одеяла. Фланаган собирался уходить.

— Ирландец, — подошел я к нему, — ты ведь не станешь телеграфировать на соседнюю станцию, чтобы предупредить тех людей, правда?

— Мистер, это ваша война — не моя. Вы сами в нее ввязались. Если ваши действия не связаны с нанесением ущерба железной дороге или пассажирам, меня это не касается.

— Касается ли это лысоголовых?

— Когда они покинут поезд, — ответил он, — я перестану нести за них ответственность. Я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь кому-нибудь из них.

— Если тебе когда-нибудь вздумается стать ковбоем, приезжай на ранчо «Тамблинг Б». Мы всегда найдем для тебя место.

Он ушел, и я не стал его задерживать. Мегари стоял в дозоре, а Роди Линч присоединился к нашей компании. Им нечего было сказать, но я знал, что волновало каждого. Они хотели знать, каковы наши планы, а я пока ничего определенного не мог им сказать.

И вдруг я понял, как мы будем действовать.

Появились уже первые звезды, когда свисток паровоза огласил пробуждающуюся прерию и покрытые невысокой травой холмы. Огромный старый бизон, полуслепой от нависавшей на глаза шерсти, поднял свою огромную голову и тупо уставился куда-то в темноту. Из его широкой груди вырвался громкий, вопросительно-вызывающий рев.

Через некоторое время вдалеке, между холмов, мелькнули огни поезда, и уже можно было различить мерный грохот колес. Снова раздался гудок паровоза.

Состав приближался. Замедляя ход, заскрипели тормоза, и он с грохотом покатился вдоль платформы.

В окне телеграфного офиса, закрытом сеткой от мух, горел свет, но в салуне было темно, и только фонарь над входом тускло освещал небольшой полукруг у самой двери.

Отяжелевшие от неспокойного сна на узких диванах вагона пассажиры выходили на платформу, протирая глаза, оглядываясь и недоверчиво всматриваясь в непривычную темноту.

Наконец их глаза рассмотрели намек на гостеприимство в слабо освещенной светом дежурного фонаря еле различимой вывеске над дверью, на которой ясно были видны только четыре буквы, но пятую недвусмысленно подсказывала им обостренная дорогой интуиция: «А Л У Н».

— А вот и он, ребята! Пойдемте, пропустим по маленькой! — раздался чей-то призывный клич, и толпа ринулась в отделяющую ее от салуна темноту.

Но часть пассажиров оставалась еще на платформе, пытаясь разобраться, куда их занесло, прежде чем присоединиться к товарищам.

Кто-то согнулся и, прикрыв ладонями лицо, заглянул в окно станции.

Тот первый уже добрался до салуна и принялся колотить в дверь.

— Эй, вы, там! Открывайте!

Ответом на его стук была тишина.

Вдруг кто-то непривычно громко звучащим в тишине голосом произнес:

— Эй, смотри, что-то горит!

Как по команде вспыхнул ближний стог сена, огромный столб пламени взметнулся вверх, сначала охватив сухую траву у основания, а затем быстро завладев ею со всех сторон. Парни пораскрывали рты, изумленные неожиданным развитием событий.

В этот самый момент у них за спиной послышался зловещий звук передернутого затвора и предупреждение. Я произнес его достаточно громко, чтобы все хорошо расслышали мои слова:

— Ребята, если вы не хотите умереть не сходя с места, бросайте оружие и поднимайте руки вверх!

Повернись к нам лицом после разглядывания ярко пылающего стога, они были бы мгновенно ослеплены и не смогли бы отыскать цель.

Мы взяли их тепленькими, и они все поняли. Будь на их месте люди менее искушенные, кое-кто заплатил бы своей жизнью за неосторожность, но как настоящие военные люди они умели признать поражение в безвыходной ситуации.

Нас было только трое, но двое держали в руках обрезы и кольты, а с такого расстояния кара за неповиновение стала бы ужасной.

Батери Мэйсон и Д'Артагэ находились у поезда, где взяли последних задержавшихся на платформе наемников. Так мы без единого выстрела обезоружили тех парней, которые, как я опасался, могли уничтожить нас. Подобные операции производили апачи, чему я несколько раз оказывался свидетелем.

Собрав их оружие, мы погрузили его в фургон с продовольствием и боеприпасами, привязав к нему и лошадей. Запас седел, привезенный ими, бросили в прерии, а остальное оставили в салуне.

Загнав наемников в толстенную конюшню, мы оставили их под присмотром Д'Артагэ, Галардо и Батери Мэйсона.

Охрана должна была кормить неудачливых вояк из их собственных припасов, а по истечении четырех дней потихоньку уехать. Фланаган и хозяин салуна могли освободить их из конюшни, когда им вздумается.

Линч правил фургоном, когда мы отправились назад в лагерь. Нам пришлось всю ночь провести в дороге, и, поскольку мы выехали поздно, луна успела опуститься, прежде чем мы достигли города.