Да, верно. На этот раз замечание справедливое. Как же это я спутал? Пласт красноватого песчаника стоит дыбом… Запрокинулся… Что такое? Обвал, оползень, подводная лавина?

Только что красноватый пласт был внизу, а грязно-белый – наверху. Теперь они поменялись местами.

Но это был не обвал. Опрокинулся не склон, а машина. Она не промахнулась, подвела природа. Прыгая с очередного трамплина, машина нацелилась на широкий уступ. Но он был непрочен. На расстоянии этого нельзя было определить. Под одной гусеницей грунт обрушился. Вода смягчила падение, поломок не было, во всяком случае передача изображений сохранилась. Но машина лежала на спине, беспомощная, как перевернутый жук, и баламутила воду гусеницами.

– Алексей Дмитриевич, а на перевертывание есть программа?

Оказалось, что есть. Имеется специальный маховик, он должен раскрутиться, создать опрокидывающее усилие…

На заднем экране побежали струи, закипела вода, взбитая лопастями. Ну же, ну!

Нет, все на прежнем месте, красноватый пласт наверху, белый – внизу.

– Сейчас она повторит и перевернется, – сказал Ходоров не очень уверенно.

Опять потекли спиральные струи, муть застлала экран. А когда она осела… красноватый пласт был по-прежнему наверху, а белый внизу.

И третья попытка была неудачна, и четвертая, и пятая.

Лица у нас постепенно вытягивались. Чувствовали мы себя как путник, который упал в грязь и не может выбраться. Сначала он смущенно посмеивается, потом досадует, сердится, а под конец приходит в ужас. Он уже не жалеет одежды… лишь бы выбраться как-нибудь.

Рывок… Без результата.

Цифры неизменны. Маячит на табло все та же глубина – 9276 метров. Остановился спидометр. Только неумолимые минуты ползут непрерывно.

Сколько мы уже стоим?

И подкрадывается опасение: не закончилось ли наше путешествие? Что-то нужно предпринять серьезное. Но что именно? Машине можно задать лишь то, что ей по силам. Она не сумеет перевернуться, какие приказы ни посылай. Были бы в ней люди, они бы вылезли, навалились плечом, приспособили бы какой-нибудь рычаг, переложили груз на один борт. Одним словом – придумали бы и смастерили что-нибудь.

Но машина не способна придумывать и мастерить. У нее свои возможности, своя программа:

Рывок… Муть… Без изменения…

Светится все то же роковое число – 9276. Глубина свыше 9 километров. Просить помощи? Но никакие подводники не спасут машину. Нет таких водолазов, чтобы работали при давлении около тысячи атмосфер.

– Алексей Дмитриевич, как же быть?

– На плавучей базе есть электромагнитный кран. Придется послать им радиограмму.

Что же выходит? Путешествие прервано? Конец? Споры повисли в воздухе. Мы так и не узнаем, есть ли что-нибудь небывалое на самом дне. Вопросы поставлены, ответа нет и не будет.

И вдруг, – красноватое внизу, а белое наверху.

Ура! Машина перевернулась сама. Раскачала край выступа, он обломился… И вот машина плывет вниз гусеницами, носом вверх, как и полагается.

СНОВА на экране сменяются цифры – 9277, 9278, 9279… И еще сто метров, и еще… Когда машина не стоит, цифры так и мелькают. Сысоев опять ворчит, но уже не всерьез. Излишек работы лучше безделья. И вот первое пятизначное число – единица с четырьмя нулями – 10 километров.

В этот момент никто не смотрит на экраны. Все ждут, когда появится знаменательное число. Его встречают аплодисментами, рукопожатиями, объятиями.

Скоро дно. Освещенный круг все теснее, свет прожекторов упирается в мутный туман. Машина плывет во взвешенном иле. Под гусеницами не то слякоть, не то кофейная гуща. Это тоже ил, уже осевший, но не слежавшийся.

– Алексей Дмитриевич, мы не завязнем в этой грязи?

Дно впадины плоское – первая равнина сегодня. Пожалуй, дном его можно назвать только условно. Это просто уровень более плотной мути. Из нее, как обломанные зубья, торчат полузасосанные скалы. Когда машина проходит мимо них, мы с Сысоевым определяем – эта глыба скатилась с 7200 метров, а этот серо-зеленый песчаник из ближайших мест, с 9 километров. Все знакомое, все прибывшее сверху. Лавы мы не видим, не видим древних вулканов. Никаких неведомых глубинных пород. Все знакомое, все прибывшее сверху. Разочарован я? Пожалуй, нет. Дороже всего достоверные факты. На них можно опираться твердо, чтобы идти вперед. И в голове у меня всплывает обычное: "Так вот она какая, океанская впадина. Почему же она возникла в таком виде? И что полезного стоит искать здесь?"

Из желтой мглы выдвигается серая тень. Гуще, отчетливей, придвинулась вплотную. Машина остановилась перед крутой матово-черной базальтовой стеной. Это противоположная грань впадины – край океанского ложа.

Если бы океан внезапно высох, удивительная картина предстала бы перед нашими глазами.

Мы увидели бы узкую долину, почти ущелье, шириной не более 5 километров, занесенное красноватым илом. А с обеих сторон его – горные массивы, не хребты, а скорее каменные стены. На востоке стена в 3-4 километра высотой, серо-черная, угрюмая, почти отвесная. На западе стена полосатая, пестрая, разбитая трещинами на причудливые глыбы – узкие и плоские, остроконечные и округлые, похожие на рыцарей в шлемах и на солдат в касках. Полнеба заслонила бы эта стена. И высоко-высоко на горизонте на 11-километровой высоте над ней вились бы дымки Курильских вулканов.

Мы увидели бы… Но океан не высох. Прозрачная вода вовсе не так уж прозрачна. На глубину 10 километров она не пропускает ни одного луча. Подводное ущелье было заполнено черной, как смола, жидкостью, и никто не мог полюбоваться его суровой красотой.

"ГОРЯЧО поздравляем замечательным успехом. Желаем новых творческих достижений на пользу Родине.

Коллектив работников лаборатории № 4".

Машина дошла до рекордной глубины в 5 часов вечера по курильскому времени, а по московскому в час ночи, и утренние газеты успели поместить короткое сообщение о нашей победе. А когда утро пришло на Итуруп, к нам дождем посыпались поздравительные телеграммы.

Поздравления присылали знакомые и незнакомые: сотрудники лаборатории, где создавалась машина, рабочие опытного завода, где она была изготовлена, студенты – однокашники Ходорова, профессора, некогда ставившие ему отметки, коллективы и отдельные лица. Самую длинную и восторженную телеграмму прислал некто Волков – непосредственный начальник Ходорова. Прочтя ее, Алеша иронически улыбнулся и сказал:

– Конечно, теперь он поздравляет. А раньше на каждом совещании твердил: мы не имеем права разбазаривать народные средства на никому не нужные прожекты, вроде подводной машины.

Потом пришли поздравления от "съезда океанографов", от Института вычислительной техники и от пионеров школы № 7 города Нижнего Тагила. "Мы обещаем учиться только на хорошо и отлично, чтобы в будущем делать такие же умные машины, как ваша", – писали ребята. И еще какая-то Людмила Стороженко-Петрова прислала прочувствованную радиограмму из Сочи. Ходоров долго тер себя по лбу, вспоминая, где они встречались. "Да это же Люся Петрова! – воскликнул он. – Я был страшно влюблен в нее в 8 классе, даже хотел топиться. А она рвала мои записочки, не читая".

Но беспрерывно прибывающие приветствия отрывали нас от экрана, где происходили волнующие события. И как ни приятно было получать поздравления, Ходоров приказал радисту самому просматривать почту, передавать только деловые сообщения. Часа полтора никто не тревожил нас, потом радист все же постучал и вручил еще одно послание от того же Волкова:

"Сообщите точные сроки выхода машины на берег. К вам выезжают для встречи представители научных учреждений, общественности, центральной печати. Обеспечьте прием, питание, помещение…"

– Куда же мы денем столько людей? – спросил радист растерянно.

Но это смущало нас меньше всего. Гостей мы как-нибудь разместили бы. Беда была в том, что за четверть часа перед этим экраны погасли, связь с машиной была утеряна.