У господина наместника едва заметные черные пятнышки на бровях, влажные глаза и большой рот. Он родился под знаком тройного зерна. Чувства его несдержанны и обильны, мысли тоже несдержанны, но скудны. Он любит все красивое, потому что во всякой красоте ему чудится непристойность; и любит все непристойное, даже когда оно безобразно. Он не занимается делами провинции, но понимает в них больше, чем хотел бы.

Его поступки выходят за пределы приличного, но не выходят за пределы обыкновенного; они не выходят за пределы обыкновенного потому, что в последнее время эти пределы слишком широки.

В книге судьбы за ним записано много прегрешений. Но даже если к его прегрешениям прибавить насилие над Богом, слепые глаза его совести все равно не смогут прочесть приговора в книге судьбы.

Когда на господина Айцара кто-то смотрит, его глаза глядят в никуда; когда на него не смотрят, его глаза глядят в одну точку; должность нужна ему лишь для обогащения, но богатство свое он добывает не казнокрадством, а умом; он живет, используя существующие порядки, но знает, что эти порядки мешают ему жить.

Господин Айцар в чем-то сходен с вами, господин Нан. Вероятно, в том, что он в рамках существующих законов хочет преследовать цели, для которых эти законы не создавались; и хотя эти цели не есть зло, господин Айцар в погоне за ними разрушает то, на что он опирается. Он достаточно умен, чтобы осознать это, хотя и необразован. Он привык приспосабливаться к миру, чтобы добиться своего, но он был бы непрочь и переделать мир, если бы инструмент для переделки оказался в пределах досягаемости и был бы более действенен, чем проповедь, и менее разрушителен, чем резня.

Первослужитель Ира помолчал и потом прибавил:

– В разгадке должно быть слово «чужак». Если оно не относится к следователю, оно относится к похитителю. Вы повидаетесь с горцами.

Нан вздрогнул: первослужитель намеренно употребил не сослагательное наклонение, а будущее время: он не советовал, он предсказывал.

– Мог ли Ир, – спросил Нан твердо, – желать того, что случилось?

– Судейский чиновник должен выяснять намерения преступника, а не намерения Бога, – последовал ответ, и первослужитель стукнул в медную тарелочку у кресла. Аудиенция была закончена. Вдруг он прибавил:

– С людьми Бога не стоит лукавить, как с чиновниками, господин Нан. Вы не считаете, что нынче – время смуты. Вы считаете, что нынче – время выбора.

За толстыми занавесями ждали двое: монах-веец, приведший Нана сюда, и человек, в котором, присмотревшись, Нан узнал по фотографии отца Ахаггара – Джозефа Меллерта. Нан решил было, что Меллерт ждет его, но тот учтиво поклонился и прошел в приемный покой. На богослужении в Иров день его не было, а вот у первослужителя он днюет и ночует.

Монаху, сопровождавшему Нана, было за семьдесят, старческая одышка мешала ему идти быстро. Вдобавок он искал кошку, звал ее, заглядывая в каждую келью, шумно дыша в коридорах и на лесенках. Переходы гостевого дома показались Нану бесконечными. Служителей Ира никогда не было особенно много, а вот гостей раньше было пруд пруди. Нан представил себе дни, когда люди приезжали сюда на день и на неделю, не гнушаясь молитвы и не боясь предстать перед богом; и «соты келий источали мед праведности», – и поймал себя на том, что взял эту старомодную поговорку из сочинения господина аравана.

Когда-то в монастыре было много гостей, сейчас только нищих много. Желтый монастырь был пуст, а тюрьмы в управе переполнены.

А может, и не было этого никогда? И монастыри всегда были просторны, а тюрьмы – тесны, чтобы людям было совестно перед прошлым? А историю – доклад, поданный Небу – кроили с большей легкостью, чем доклад, поданный императору. Искажая настоящее, творили ложь, а искажая прошлое, творили истину: идеальная истина стоит выше случайной цифры и служит для поучения ныне живущих.

Монах был неразговорчив, как и полагается монахам Ира. Но Нан хотел расспросить его о Джозефе Меллерте. Разузнав, что монах ищет своего пропавшего кота, столичный чиновник высказал соображение, что тот мог на Иров день выскочить за ворота вместе с толпой. Инспектор пообещал вывесить объявление о пропаже кота на казенном столбе и отметить его печатью из городской управы, с тем, чтоб за находку причиталось вознаграждение.

Монах обрадовался, повеселел и стал разговорчивей.

Почему изменился брат Арвест? Сам он часто говорит про встречу в деревне Голубое озеро с двумя горскими лазутчиками, выряженными под торговцев. Его поразило, что эти люди чужды надетым на них вейским оберегам, – но причастны Иру. Вот тогда-то он понял, что Бог на самом деле – один, и это, конечно, тот Бог, к которому все причастны. Или даже так: то, что не истинно для всех, не истинно вовсе. И пестрые боги не истинны для всех.

Нан кивнул. Желтые монахи не любят пестрых богов: что это за бог, которого можно подкупить и запугать? Чем он отличается от обыкновенного колдуна? Но одно – не любить богов, другое – не соблюдать обычай. Опять же говорят, что всякий дух без тела – злобен.

– Это поэтому пуста полка с духами-хранителями? – спросил Нан.

Монах покачал головой: полка опустела всего месяц назад. Здешний брат Ахаггар возымел большое влияние на первослужителя. Удивительно, ко скольким бескорыстным мнениям терпим Ир, и сколько бескорыстных мнений нетерпимы друг к другу. А брат Ахаггар твердит, что Бог – не телесен, и Ир – лишь посланец его, и никаких других богов нет.

– Разве Нитт не учил то же самое тысячу лет назад? – спросил Нан. – Разве Митак не писал, что Бог не должен быть различим, ибо сам есть процесс различения? Что всякий образ Бога ложен постольку, поскольку является образом Бога, и не имеет значения постольку, поскольку образом Бога не является?

– Нитт говорит о едином Боге, брат Ахаггар – о единственном, – коротко сказал веец.

Нан вздрогнул. Он знал еще кое-что: Меллерт был столь же истов, сколь и лукав. Первослужителю он ругал идолов, а землянам – самого Ира. Всецело признавал его сверхъестественность, но числил его не божьей, а сатанинской выдумкой, ложным доказательством божественности материи; западней, в которую попало время Веи, обреченное на череду дурных повторений…

Впрочем, подумал Нан, о нем именно Меллерт толкует с первослужителем, вообще никому не известно.

– Отец Ахаггар искренен и пылок, – продолжал монах, – но мир и так крошится потихоньку. Сказать, что пестрых богов нет – значит разрушить его дотла. Но, может быть, в этом и есть смысл происходящего. Мир, сотворенный Иром, должен быть разрушен и обновлен именем Ира. И этим Ир обновит сам себя.

Переодеваясь к утренней трапезе, господин Айцар оставил изящную луковку подаренных часов на туалетном столике, и теперь сиротливое их тиканье бесполезно разносилось по эфиру на частоте 50 мегагерц. Однако ж, беседуя с Митаком, Айцар имел часы при себе. Управляющий доложил, что некий Снет прячется, – то есть думает, что прячется, на постоялом дворе Лазурная чаша, и хочет в обмен на записку пятьдесят тысяч не позднее завтрашнего утра.

– Обычно у торговцев краденым цены пониже, – заметил Айцар.

– Спрос рождает цену, а Снет того и гляди найдет третьего покупателя в лице этого инспектора из столицы.

– Снет как был чиновником, так им и остался. Он не умеет делать деньги, он умеет только их красть, – засмеялся Айцар. – А ты как думаешь, – заплатить?

– Несомненно, – ответил управляющий Митак. – Господин Снет дважды предал вас, и за это, конечно, надо заплатить. Вы получите записку еще к первой ночной страже, господин Айцар.

Расспросы о Меллерте Келли воспринял с некоторым раздражением и обиняками дал понять Нану, что тот разевает рот на чужой каравай. Ведь договорились: Нан занимается чиновниками, Келли – монастырем, и Келли похвастаться было нечем – или не хотелось.

Тогда Нан попросил поговорить с физиками, трудившимися над Иром: если уж распутывать кражу, в которой главным зачинщиком может быть уворованный предмет, то неплохо знать о нем побольше. Через минуту из соседнего подземного зала вышел высокий, с продолговатым лошадиным лицом Свен Бьернссон.