Вокруг был настоящий кошмар. Том не мог проехать несколько шагов, чтобы не натолкнуться или на кучу костей, или на прогнившую тушу, или на начинающий разлагаться труп, или на только что ободранного бизона. Бывали дни, когда сотни ободранных, окровавленных туш валялись на протяжении многих миль. Хищные птицы носились густыми стаями. И запах разложения был невыносим. Прерия как будто превратилась в какой-то чудовищный, фантастический мясной рынок, и в лагерях было почти невозможно жить из-за мух, клопов, клещей и москитов. Охотники превратились в мясников, и это неизбежно отразилось на их душевном состоянии. Бум! бум! бум! По целым дням треск ружейных выстрелов наполнял раскаленный воздух. Не было лагеря, где не слышен был бы этот грохот. Повозки тряслись по пыльным дорогам. Все отряды работали день и ночь, чтобы увеличивать свои запасы шкур, растягивали их, как будто жизнь каждого охотника зависела от этой непрерывной охоты. Это была настоящая бойня. Том Доон теперь снова уже испытывал то мучительное настроение, против которого он одно время боролся — это было самообличение, сознание, что эта бойня окончательно унизит и обесчестит его, если он немедленно не бросит этого дела. Когда-то у нею был чудесный повод отказаться от этой охоты — Милли Фэйр. Иногда еще взгляд ее темных глаз преследовал его. Если бы она не пропала, он давно бы покончил с этим кровавым развлечением. Рана в его сердце не была залечена. Любовь к Милли продолжала жить в нем, и это одно спасало его от окончательного падения среди этих суровых и жестоких условий жизни.

Наступил август. Бизоны сгрудились в одно колоссальное стадо. Наступила пора случки, и самцы и самки, покорные чудесному инстинкту, стали медлительнее, менее осторожны, не обращали внимания теперь на человеческий запах, доносившийся к ним по ветру.

Вначале нужно было находиться на расстоянии мили или еще меньше от стада, чтобы услышать странный глухой, рокочущий звук. Это было мычание самцов. Со дня на день звук этот становился все громче, все сильнее. Его слышно было за несколько миль, и постепенно все больше и больше бизонов присоединилось к этому мычанию. Это мычание становилось непрерывным и заглушало треск и грохот ружей. Наступил день, когда оно стало чудовищным и раздавалось день и ночь. Лагерь Тома Доона находился в это время в десяти милях от главного стада. На таком расстоянии мычание было похоже на отдаленный гром. Оно мешало Тому спать, оно оглушало его. Когда он засыпал, оно навевало ему кошмарные сны. Просыпаясь, он снова слышал это долгое, мрачное завывание. В конце концов, оно так глубоко действовало на него, что в темные, одинокие ночи ему начинало казаться, что он слышит голос целой, великой живой природы, умоляющей о пощаде жизни — о жизни, о жизни! Среди ночной тишины, когда смолкали ружья, он не мог отделаться от этого наваждения. Ему становилось ясно, какое ужасное зло совершают охотники на бизонов. Эти великолепные животные погибают и истребляются ради обогащения небольшой кучки охотников, совершенно развращенных этой жестокой бойней. Тщетная мольба природы слышалась Тому в этом мычании.

Том Доон и Пилчэк остановили лошадей на вершине холма, всматриваясь в даль. К их изумлению, бесконечной черной полосы стада бизонов не было видно. В этот ранний утренний час охотники только что выезжали на свою ежедневную работу. Не слышно было ружейных выстрелов, и казалось, что эта часть прерии принадлежит только Тому и разведчику.

— Вчера мы целый день были заняты обработкой шкур в лагере и не подумали спросить у Джонса, тронулось ли стадо, — в раздумье заметил Пилчэк. — Сезон случки кончился, и стада здесь нет, это факт… Что это, не лошади ли там видны?

Том оглядел прерию в подзорную трубу.

— Да. Это охотники. Дальше их еще больше. Они спускаются вниз, вдоль по реке.

— Кстати, я вспоминаю, что не слышал сильной стрельбы вчера. А вы?

— Слышал немного, и то рано утром и издалека.

— Часть бизонов и несколько охотников направились на север. Река в десяти милях отсюда делает поворот и течет на восток. Я готов биться об заклад, что главное стадо не загибало за этот поворот.

— Почему?

— Потому что оно никогда больше не пойдет на север. В течение двух месяцев изо дня в день оно держало направление на юг. Это неестественно для середины лета. Оно должно было бы направляться на север. Дело в том, что на юг загоняла их толпа охотников.

— Но что же случилось сегодня?

— Право, не могу объяснить, но чувствую, что все эти охотники, отправляющиеся на север, только даром потратят время.

— Что же мы будем делать?

— Я хотел бы проехать на запад и посмотреть, какова ближайшая переправа, — сказал разведчик. — Мы скоро снимемся с лагеря и двинемся на юг. Нам нужно перебраться на тот берег реки.

Они поехали на запад с намерением миль через пять выехать к реке. Время от времени Пилчэк поворачивался в своем седле, чтобы оглянуться на пустынную прерию, а затем смотрел на скопившиеся тучи. Тому показалось, что разведчик присматривается и прислушивается к чему-то.

— Чего вы ждете? — с любопытством спросил Том. — Грозы?

— Я и сам не знаю, — воскликнул Пилчэк. — Я и не думал о грозе. Совсем не думал! Это у меня привычка такая, должно быть… Но раз вы спрашиваете меня, то признаюсь, что меня беспокоит, куда делось главное стадо.

Пилчэк отъехал на запад дальше, чем предполагал, и подъехал к реке в том месте, где прерия внезапно понижается, постепенно спускаясь к мелкой воде. Тут бизоны ежегодно переходили реку вброд. Деревьев тут не было, а кустарники и трава не разрослись так густо, как обычно по берегам реки. Место это показалось мрачным и пустынным Тому, когда он сидел верхом на лошади, пока Пилчэк переезжал через реку. Наконец, разведчик вернулся и подъехал к Тому.

— Ну, я не побоюсь гнать лошадей с повозкой по такому песку, — заявил он. — Дайте мне вашу подзорную трубу.

Он окинул взглядом горизонт и, в конце концов, остановился на какой-то точке в западном направлении, на некотором расстоянии от реки.

— Видите несколько маленьких стад бизонов? — сказал он. — Едем к ним, поохотимся, снимем шкуры с убитых и подберем их, когда проедем здесь завтра с повозкой по дороге с севера.

— Черт возьми! — с досадой воскликнул Пилчэк. — Ветер снова меняется. Если он окрепнет, то мы этого стада врасплох не застанем.

Когда они проехали еще милю, ветер усилился, и осторожные бизоны, почуяв запах охотников, пустились вскачь по прерии. Пилчэк пренебрежительно посмотрел им вслед:

— Скачите, дурачье, скачите!… Том, я думаю, что все мы испорчены былой легкой охотой. Такой легкой она уже больше никогда не будет. И я отчасти рад этому. Повернем обратно.

Они повернули и поехали против ветра, теперь сильно окрепшего, прохладного, который приносил с собой тяжелый запах разлагающихся бизоньих туш.

— Тьфу! — воскликнул разведчик. — Я предпочел бы вдыхать дым от костра, пусть лучше он разъедал бы мне глаза.

Том чутким слухом своим уловил глухой громовой раскат. Он повернул голову. Звук исчез. Донесся он только при сильном порыве ветра.

— Что вы слышите? — осведомился разведчик, всегда все замечавший.

— Гром.

— Да, как-будто чувствуется гроза. Но я никогда не доверяю грому в этих краях, — многозначительно ответил разведчик.

Он остановил лошадь, и Том тоже. Они взглянули на север. Темные, свинцовые облака надвигались на них не быстро, но неуклонно, и очертания их постепенно изменялись. Они превратились в темно-багровую груду, края которой прорезали тонкие зигзаги молний.

— Действительно, гроза, — заметил Пилчэк. — Слушайте. Разведчик слез с лошади.

— Слезайте, Том, и отойдите от лошадей. — Слушайте теперь.

Том услышал глухой отдаленный гул.

— Слышу.

— Это настоящий гром, и он предвещает дождь на этой вонючей, пыльной, раскаленной равнине… Прислушайтесь еще, Том.

Стояли они далеко друг от друга. Пилчэк прислушивался правым ухом, Том левым, и они замерли неподвижно. Несколько раз раскат грома, теперь ясно слышный Тому, заставлял разведчика кивать головой.