А в следующий миг из темноты раздался голос:

— Ты кто, человек?

2*Коннован.

Меня зовут Коннован Эрли Мария, и я — вампир, точнее вампирша, правда именно эта деталь не имеет ровным счетом никакого отношения к происходящему.

Я — вампир и этим все сказано. Я живу в ночи и пью кровь. Я не имею души и убиваю, чтобы жить. Я — Проклятая.

Проклятыми нас считают люди, мы же предпочитаем называть себя да-ори, но эта деталь также является несущественной. Вся моя жизнь — нагромождение несущественных деталей, начиная от того момента, как я стала вампиром, и заканчивая сегодняшними неприятностями.

Холодно. Боже мой, как же холодно. Не могу сидеть, потому что тогда холод проникает сквозь одежду, пальцы немеют, и сердце в груди начинает судорожно трепыхаться. В голове шумит и больше всего на свете хочется спать. Закрыть глаза и заснуть.

Нельзя.

Нельзя спать в холоде.

Холод — наш естественный враг, он ласково обнимает лапами, обещая покой, а вместо этого крадет силы, капля за каплей, выдох за выдохом. Я дышу и тем самым теряю драгоценное тепло. Я не могу не дышать и не могу не спать, хотя прекрасно знаю, что засыпать нельзя. Холод и сон — верные спутники смерти, я же хочу жить. И не просто жить, а выбраться из этого проклятого подземелья и рассчитаться за все.

Боль.

Унижение.

Страх.

Особенно за страх. Неправда, что да-ори ничего не бояться. Неправда, что мы не чувствуем боль. Чувствуем. Огонь. Железо. Умелые руки палача… время… как мало, оказывается, надо, чтобы перестать быть воином.

Я ревела и умоляла о пощаде. Я согласна была целовать Володаровы сапоги и вылизывать пол в камере, лишь для того, чтобы они прекратили.

А они не верили и продолжали.

Видите ли, я недостаточно почтительна.

Недостаточно послушна.

Я — вампир.

Этих троих я услышала задолго до того, как в замке повернулся ключ. Шутка, злая, глупая шутка. Небось, решили, что я сразу же убью мальчишку. Признаюсь, подобное желание имелось, но…

Во-первых, я не собираюсь участвовать в чьих бы то ни было дурацких планах. Во-вторых, князь Володар вряд ли обрадуется подобному самовольству с моей стороны, князь Володар сам показывает, кого можно убивать, а кого нельзя. В-третьих, этот мальчишка совершенно точно не относился к категории тех, кого убивать можно. Почему я так решила? Рабы не носят сапог и оружия, а у моего нечаянного гостя на поясе висел кинжал. Да и одежда хоть и грязная, но дорогая, и перстень на пальце. В этом мире перстень означает принадлежность к благородному сословию. Значит, кто-то из родственников князя или его гостей. Убей я его, и Володар шкуру спустит, причем в самом что ни на есть прямом смысле слова.

Есть еще четвертая причина, та, которая предупреждающе сжимает горло, но о ней чуть позже.

Некоторое время я просто наблюдала. Мальчишка, лет четырнадцати-пятнадцати, худощавый, пожалуй, даже слишком худощавый, черты лица правильные, мягкие, даже несколько женственные, но синяк под глазом и разбитая губа говорили, что характер у моего гостя совершенно не женский. К тому же он не трус. Не плачет, не орет, требуя выпустить его отсюда, только настороженно вглядывается в темноту, не решаясь отойти от двери. Ну да кто бы на его месте решился?

Шаги за дверью. Уходят что ли? А этого не заберут? Ничего не понимаю и потому, решив нарушить статус-кво, задаю вопрос:

— Ты кто, человек?

Он вскочил, вытянул факел, точно меч, и слегка заикаясь от страха, приказал:

— Не подходи!

— Не буду.

— Не подходи!!

То ли мальчишка не услышал, то ли не поверил. Его проблемы, я же повторяю вопрос.

— Ты кто?

— Я… Я Вальрик. Сын князя Володара.

— Сын? — вот это сюрприз. Я поверила мальчишке сразу, да и зачем ему лгать-то?

— Сын. Меня нельзя убивать.

— Я и не собираюсь.

— Правда?

— Правда.

Парень успокаивается, поднимает факел вверх. Некоторое время сидим молча, вернее, я сижу, а он стоит, прислонившись спиной к двери. Тишина порядком успела мне надоесть, поэтому задаю следующий вопрос:

— А те, которые с тобой были, они кто?

— Они? Братья.

— Родные?

— Родные.

— И чем ты им не угодил?

— Я?

Его манера переспрашивать раздражает, впрочем, вряд ли от испуганного человеческого детеныша можно ожидать связной речи.

— Ты. Почему они пытались убить тебя?

— Это была шутка.

То ли он глуп, то ли наивен, а может и то, и другое сразу. Вальрик поспешно добавляет:

— Они всегда так шутят.

— Над тобой?

— Да.

— Почему?

— Потому что я слабак, — мне показалось, что мальчишка шмыгнул носом. — Слабак и трус.

Все-таки я совершенно не понимаю людей.

Больше мы не разговаривали. Мальчишка, устав стоять, сел на грязный пол, он по-прежнему крепко держался за факел и нож достал, вероятнее, с оружием в руках он чувствовал себя увереннее. Я же сидела в своем углу, ожидая, когда придет кто-нибудь из охраны и уберет это чудо из моей камеры.

Время текло медленно, здесь, в подземелье, я вообще не чувствую времени, день ли, ночь — все едино. Это место холодного камня и боли, это место моего позора. Это место, куда не проникают голоса Ветров.

Мальчишка считает, что я боюсь его отца. Отчасти он прав, князю Володару удалось то, что не удавалось прежде никому. В подземелье меня держат не метровой толщины стены, не двери из мореного дубу, не ржавая цепь и, уж конечно, не стража. Мой личный сторож скользкой лентой обвивает шею. Я не знаю, что это. Оно одновременно и ошейник, и поводок, прочно привязывающий меня к князю, и пряник, и хлыст. Оно живое и ненавидит меня.

Я не могу уйти, пока князь сам не отпустит меня.

Я не могу слышать голоса Ветров.

А Ветра не слышит меня.

Шаги князя прочно ассоциируются с болью. Спешит… Мальчишка, заслышав эхо, поднимается и благоразумно отходит от двери. По-моему, он выглядит более напуганным, чем пару минут назад. И вскоре я понимаю причину этого страха: князь Володар, увидев сына живым и здоровым, вместо того, чтобы обрадоваться, отвесил ему такую оплеуху, что даже у меня в ушах зазвенело.

— Отец… — К чести Вальрика, он не заплакал, — я…

— Нарушил приказ. Опустился до воровства. Позволил любопытству взять верх над благоразумием. Вон.

— Но…

— Вон, я сказал! — взревел князь, и Вальрика точно ветром сдуло.

— Ну? — Это уже относилось ко мне.

Молчу. Опыт подсказывает, что лучше не открывать рот до тех пор, пока не задан конкретный вопрос.

— Сюда иди. На свет. Теперь говори, почему не убила? Знала, что мой сын?

— Нет. Сначала не знала.

— А потом, значит, сказал?

— Да.

— Один пришел?

— Нет.

— Кто еще?

— Двое. Имен не знаю. Сказал, что братья. Пошутили.

— Пошутили… идиоты… И этот хорош. Выпороть, чтоб неповадно было… хотя пороли уже… — князь почесал бороду. В этот момент он выглядел почти безопасным. — Послал Господь сынка на старости лет… учили его, учили, и без толку.

— Может, не так учили?

Прикусываю язык, проклиная себя за излишнюю болтливость. Князь хмурится, долго смотрит исподлобья, потом мрачно замечает:

— А ты, значит, знаешь, как надо?

Молчу. Князь Володар некоторое время мрачно буравит меня взглядом, потом разворачивается и уходит, и так же медленно тварь на шее сжимается, перекрывая доступ воздуха. Это наказание за излишнюю болтливость, к счастью недолгое, когда легкие начинают трещать от напряжения, тварь ослабляет хватку, позволяя вдохнуть толику воздуха. И снова сжимается.

Володар не любит, когда ему перечат.

Все-таки я его ненавижу.

Впоследствии я пришла к выводу, что именно этот случай предопределил дальнейшее развитие событий.

Три дня относительно спокойного существования и были более чем наградой, а на четвертый день тьма, окружавшая меня, всколыхнулась, предупреждая, что кто-то идет. Стражник. Один. Жаль. В последний раз кровь мне давали почти неделю назад. Не так давно, на свободе я питалась гораздо реже, но здесь холодно. Очень холодно. А сил почти не осталось.