Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение», 1894, сентябрь, с. 364.

(…) На этой неделе Господь, вняв, наконец, моим молитвам сподобил меня быть принятым в число братии Николо-Угрешского монастыря под Москвой, и. о. Архимандрит Пимен[159]- настоятель наш — милостив и снисходителен ко мне вовсе не по заслугам моим, ибо в мои года, как Вы знаете, уже и трудно стать хорошим иноком; слишком сучьев много наросло, которые обрубать надо!

(…) Надо при этом взять в расчет некоторые обстоятельства, очень неблагоприятные теперь в России для литературы вообще. Человек хорошего направления нынче нелегко находит себе место в печати. Это не ко мне одному относится. Погодин[160]говорил мне, что негде печатать; он же говорил мне, что Аксаков[161] плачет иногда, когда один. «Русский вестник» загроможден просто материалом, ибо он единственный в России журнал, в котором может печатать человек не демократического, не революционного, не буржуазно-либерального духа. «Гражданин»[162] мал и, кажется, небогат. «Русский мир»[163] хорошего направления, но газета, а я пишу более крупные вещи. Остальные почти все зараза. (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

(…) Здоровье мое прекрасно. Но… impotentia virilis[164]— слава Богу, установилась прочно!

Очень рад и считаю это благодатью Господней. (…)

Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение». 1894. Сентябрь. С. 365.

(…) К тому же Россия оригинальна тем, что в ней всего можно ожидать наихудшего, когда дело идет о высшей культуре. Наш утилитаризм начинает далеко превосходить европейский, ибо корни идеальной культуры были у нас моложе и слабее, и их оказалось прогрессу легче вырвать, чем на Западе, где идеальные потребности, религии, поэзии, рыцарства и т. п. накопились за тысячу лет. (…)

Жена и Маша[165] были здесь после Вас; пробыли три дня, и я был рад их видеть; они теперь мирны в общем горе и общей нужде, хоть Маша, конечно, без капризов и дурных манер теперь обойтись не может. Они меня ждут теперь в Кудиново пить кумыс. Да и брату[166] мы, посоветовавшись с дельцами, в соглашении отказали и он, кажется, начинает тяжбу. Присутствие мое необходимо там, около Калуги, хоть на одну часть лета. Хотя почти все адвокаты говорят, что мы правее и выиграем но не надо себя и ласкать надеждами; вдруг проиграем еще половину Кудинова! Тогда уже и хлеба там на 4-х человек недостанет. (…)

А что касается до уныния и тоски, то они при плохих делах по литературе везде — и на Афоне, и в Кудинове, и на Угреше были. Менее всего, однако, в Халках и Пере не только потому, что я думал: вот-вот напечатают. Но еще и потому, что сама жизнь в Царьграде меня более всякой другой жизни удовлетворяет; там есть все: для церковных чувств, для общих потребностей, для мысли и т. д. Только в Царьграде я жил настоящим; ей-Богу так! Только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте, на всех других местах я чувствовал себя временно, и Вы сами хорошо знаете, что из всех других мест я уезжал с радостью и только из Царьграда с сожалением и досадой, что нельзя тут окончить жизнь. Кроме дружбы [нрзб], кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды, уважаю Семирамиду, дружен с горничными Ону, переношу даже прическу мадам Белоцерковец и грацию Сухотиной[167]. И на солнце есть пятна! (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

Il у a des siecles que je n’entends plus votre bonne voix, mon excellente?? amie??

S'il ne s’agissait que de moi, que de l'ami seul — il n'y aurait pas 4 points d’interrogation. Mais il s’agit de Vous, de l’amie, par consequent il у a 4 points d’interrogation. 1 point. Vous etes femme c.a.d. epouse, mere et coquette en meme temps… Voila bien des raisons d’etre pour oublier un ami. 2 point. Vous aviez vos raisons personelles pour etre tres mecontente de moi et quoique plus que la moitie de ces raisons ont ete refutees par moi, en partie en personne de Mr. Jomini sur votre cher escalier (cher pour moi, pour mon souvenir!); en partie en tete-a-tete dans votre chambre a coucher; quoique l’autre moitie de vos accusations ont ete reconnues justes par mon humilite, et la sincerite de mon repentir (a propos de la jalousie de confesseur) — devrait faire rayer tout cela de votre memoire (de la memoire de coeur- c.a.d.)… Qui sait cependant, si la rancune… 3 point. Mon long silence. Ce silence ne prouve rien… L ete passe encore, a peine arrive ici, j’ai ecrit a votre mari une lettre tres longue. Onou ne m’a pas repondu. Je ne lui en veux nullement pour cela: il m’a prouve quarante fois son amitie sincere et solide; il s empressait de m ecrire lorsqu’il s’agissait d'une affaire ou de mes interets materiels; et je comprends qu’un homme occupe et souvent fatigue comme lui se trouve dispense de soutenir une correspondence purement sentimentale meme avec un homme auquel il porte pourtant un vif interet… (…)

Ma sante ne va ni bi en, ni mal. Je suis a Koudinowo pour trois ou 4 mois; pour faire une cure de кумыс qui vient d’etre terminee et je ne puis pas dire si elle m’a fait du bien on non. Il у a aussi des comptes a regler avec des banques de Kalouga. Je ne m’ennuis pas; je prie Dieu (moins que je ne devrais le faire, sans doute, mais j’espere; j’ai institue ici des prieres en commun le matin et le soir); j'ecris; notre societe est assez nombreuse pour le moment, malgre nptre denuement: ma femme, ma niece Marie (elle a vieilli enormement), une demoiselle voisine qui vient lui aider dans son petit menage et par dessus le marche la mere de ma femme et sa soeur cadette sont venues de la Crimee pour la voir. Nous ne pouvons pas payer des domestiques et toutes ces dames travaillent et servent l'une l'autre assez angeliquement. Je tache d’y mettre bon ordre. Voila, chere amie, mon existence provisoire. Au mois d’aout je les quitte pour aller passer l’hiver а Оптина пустынь qui est a 60 verestes de nous. Chez moi je continue a porter Thabit de moine lorsque je suis force de sortir autrement mis, et je porte une поддевка noire et fort longue, а не хамское платье.

Одиссей печатается в «Русском Вестнике».

Перевод:

Тысячу лет не слышал я Вашего доброго голоса, мой дражайший?? Друг??

Если бы это касалось только меня — не было бы сих четырех вопросительных знаков. Но речь идет о Вас, и появляются 4 вопросительных знака. 1-й знак. Вы женщина, следовательно, супруга, мать и кокетка одновременно… Вот уже достаточные причины, чтобы забыть своего друга. 2-й знак. У Вас есть личные резоны быть недовольной мною, и хотя больше половины этих резонов мною опровергнуты, частью в лице г-на Жомини на Вашей милой лесенке (милой для меня и моей памяти!), частью с глазу на глаз в Вашей спальне; вторая половина Ваших обвинений признана мною, недостойным, справедливою, и искренность моего раскаяния (касательно ревности духовника) должна была бы изгладить все это из Вашей памяти (т. е. из памяти сердца)… И все-таки, кто знает, может быть, злопамятство… 3-й знак. Мое долгое молчание. Но ЭТО молчание ничего не доказывает… Еще прошлым летом, едва приехав сюда, я написал. Вашему мужу весьма пространное письмо. Ону ничего мне не ответил. Я нимало за это на него не сержусь: сорок раз он мне уже доказывал. свою прочную и искреннюю дружбу и не медлил, если речь шла о деле или вещественных моих интересах; мне понятно, что занятый человек, к тому же утомленный, как он, не может поддерживать чисто дружескую переписку даже с человеком, вызывающим у него чувство живого интереса… (…)