Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1897. Май. С 398–402.

(…) Вл(адимир) Серг(еевич) Соловьев жестоко «предает» меня своим молчанием! Видите, как даже у высоконравственных людей мораль естественная несовершенна! А если бы он, при своей сердечной любви ко мне и при значительном умственном нашем совпадении в частностях, считал грехом свое молчание, то уж с его изобретательностью как не найти, где отозваться о брошюре[679], которую он, по словам Кристи, на словах превозносит! Если в «Вестник Европы» нельзя, потому что там надо меня безусловно порицать, то в «Русской мысли» можно бы ему легко найти modus vivendi![680]

Именно — fatum[681], как Вы писали! (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 64–65.

Благодарю всем сердцем аккуратных и православных друзей за милое поздравление с «красным яичком».

А каково «искушение» для праздников? Насчет «Национальной политики»[682]?

Каковы «редакторы» и их сотрудники вообще?

Хочу спросить у от. Амвросия, будет ли грех назвать их всех (в этом частном случае) скотами и предателями? (Кроме бедного С. Ф. Шарапова.) Я думаю, если при этом внутренне самому не раздражаться, то мало будет греха назвать людей только по имени их!

К. Леонтьев.

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

(…) Молюсь я о том, чтобы Господь позволил мне дожить до присоединения Царьграда. А все остальное приложится нам само собой! Узел там и больше нигде. Это — цель; остальное все или средства, или последствия. Я уверен, что и в самых высших сферах так думают. Если же и нет, то отчаиваться не надо.

«L’appetit vient en mangeant!»[683] Будут вынуждены обстоятельствами так думать. Пусть только Германия втянет Турцию в союз противу нас, и я воскликну: «Ныне отпущаеши раба Твоего?» Тогда политическое положение станет легче в смысле определенности главной цели, а что стратегическое будет несколько труднее, не беда. Восточный вопрос — не Польский какой-нибудь или Туркестантский или Афганский, его разрешение в нашу пользу есть событие мировое 1-й важности. Точка великого поворота в истории. Относительно же военных трудностей скажу вот что: насчет созидания, насчет творчества, самобытного устроения, прочности и т. п. Россия остается еще сфинксом; способна ли она ко всему этому — еще вопрос, и очень горький даже. Но что касается до способности всеразрушения — в этом никто ее не превзошел. С 15–16 столетия, со времен Иоаннов все слабое или мало-мальски ослабленное вокруг России одно за другим рушится и гибнет: Казань, Астрахань, Сибирь, Малороссия, Швеция, Польша, Турция, Кавказ, азиатские ханства… Смешно даже видеть и читать, когда наши обижаются или притворяются обиженными тем, что Запад нас так боится! Это что-то роковое и почти невольное. Как же не бояться! Не то страшно, чего хочет великий народ, а то страшно, что он и нечаянно, быть может, иногда, да делает. Самые большие неудачи наши (Тильзит[684], Парижский и Берлинский трактаты[685]) — пустяки сравнительно с нашими приобретениями и торжеством медленным, но верным, фатально верным.

Что мы такое: действительно ли мы новый культурный мир, как думал Данилевский, орудие ли примирения Церквей без всякой особой гражданской оригинальности, как желает и надеется Влад(имир) Соловьев, или, наконец, мы таим в загадочных недрах нашей великой отчизны зародыш самого ужасного отрицания и нигилизма (иногда, увы! думается, признаюсь, и так!), задатки самого гнусного и кровожадного хамства (равенства то есть); во всяком случае, наше призвание, огромное и грандиозное, еще далеко не исполнено, и поэтому «горе тому, кто станет на дороге этому не нами, а Свыше предначертанному стремлению».

Могу Вас уверить, что мне иногда очень жаль не только и без того в истории и семье столь несчастливого Франца-Иосифа[686], не только турок, которых я до смерти люблю (все-таки на европейских демократов не похожи), но даже и великого, грозного Отто Ф. Бисмарка!

Просто жаль, как бабочку, которая летит на огонь…

И Вы должны мне верить, ибо если Вы или Константин Дмитриевич[687] мало-мальски внимательно читали мои книги, то Вы должны сознаться, что я уже не раз был пророком.

Оттого-то и становятся многие перед моими мнениями в тупик, что (по выражению Т. И. Филиппова) читатели наши привыкли к мыслям уже жеванным (или Катковым, или европеистами, или старо-славянофилами), а я даю новую и твердую пищу. Надо оспаривать или соглашаться. Первого не умеют, второе обидно. Поэтому редакторы или молчат, или без доказательств зовут меня «психопатом», «фанатиком», «хищным мистиком» или «умом великим, но взбалмошным или больным». Не верьте им. Я умом здоров, а они умом слабы, и больше ничего.

Что касается до Франции, то сама по себе она, разумеется, «un ramassis de goujats»[688], и только; но, я думаю, Дерулед[689] был прав, говоря в Москве так: «Вы, русские, не обязаны нас защищать, если на нас нападет Германия; но мы — другое дело, нам нужно возвратить провинции и смыть позор, поэтому мы вынуждены будем вам помочь. И в тот день, когда у вас произойдет с Германией разрыв, у нас на восточной границе при всяком правительстве ружья и пушки начнут сами палить

Sapienti sat![690]

Дай, Господи, князю побывать на Афоне и вернуться оттуда не с одними впечатлениями «туриста», это для меня было бы большим огорчением, а с тем страхом Божиим и с тою верою, без которых не может быть истинно русский государственный человек.

(Шувалов[691], например, был хорош тем, что он был не либерал, но с религиозной стороны он был анафема и даже свинья.)

Графу Дмитр(ию) Андреевичу) Толстому относительно сословных его реформ продолжаю горячо сочувствовать и очень рад, что он берет верх.

Прочно ли все это только? Дворянство наше ужасно легкомысленно, и русских настоящих в его среде очень мало.

Я думаю-таки, если новая сословность у нас утвердится хоть на 100 лет, то прав до известной степени Данилевский: будет своя цивилизация.

Если нет и все усилия Толстого дадут плоды такие же непрочные, как французская реакция 20-х годов, то наша будущность пойдет по разрешению Восточного вопроса очень быстро, или по пути Влад(имира) Соловьева (т. е. придется искать другого рода сильную дисциплину), или по пути самой крайней революции. Qui vivra verra![692]

Господи, спаси Россию! (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

199. С. В. ВАСИЛЬЕВУ. 9 мая 1889 г., Оптина Пустынь[693]

Милостивый Государь Сергей Васильевич!

(Так, кажется? — если не так — простите!)

Я давным-давно уже — величайший почитатель и поклонник Вашей театральной критики; мне и прежде не раз приходила мысль написать Вам о том, как я люблю Ваши статьи в «Московских ведомостях». Почему я этого не сделал, до сих пор не могу объяснить точно. Вероятно, и со мной случилось то же, что бывает со многими в таких случаях. Зачем?.. Частное письмо — не печатная похвала; много ли от частного письма человеку прибавится удовольствия? Он и сам знает, я думаю, что статьи его хороши? И тому подобное. Но когда я прочел последнюю Вашу статью, как ставили и судили «Грозу» Островского в Париже, чаша, так сказать, моего чувства переполнилась, и я решился написать Вам об этом. Отчего Вы до сих пор не издадите отдельный сборник? У меня есть собрание фельетонов Теофиля Готье[694] за 25 лет. Они очень хороши и занимательны, но я нахожу, что Ваши гораздо серьезнее, как серьезнее и русский театр нового времени театра французского. Я не могу равнять Скриба[695] и Дюма-сына[696]с Островским и драмы ихние с Ал(ексеем) Толстым. Может быть, второстепенные у них и лучше наших таких; это и естественно, потому что вся жизнь и люди Франции XIX в. ближе к «среднему» чему-то, чем жизнь и люди в России. Но трилогия Ал(ексея) Толстого[697] (которую почему-то боятся давать на сцене) и лучшие пьесы Островского стоят тысячи посредственных, приличных и занимательных французских драм и комедий.