Если б он был жив, она еще могла бы родить ему ребенка.

Глупо об этом думать. Смерть неизбежна, необратима, и теперь Хильдрид встретит своего мужа лишь тогда, когда сама умрет. Она с полным правом может назвать себя воином, а значит, они [6]вместе будут пировать в зале Вальхаллы. Если бы это было не так, то и после смерти супруги оказались бы разделены. Он пребывал бы в гостях у Одина, она — в Хель[7] в почетных чертогах. Десять лет назад одна мысль о подобной возможности привела бы ее в ярость.

— Я давно не говорила с тобой, — сказала женщина. — Хочу верить, что ты меня слышишь. Как-то странно все обернулось — ты не здесь лежишь, а я все равно чувствую тепло твоих рук.

Она подставила лицо солнцу и зажмурилась. Теплый ветер гладил ее волосы. Одно слово — весна. Все так похоже на Нордвегр, даже и не верится, что она находится много южнее мыса Мандале. На родине солнце весной припекает так же ласково, и ветер так же пахнет свежей зеленью и распаханной землей. Луга так же щедры и роскошны, так же бархатны и туманны кромки далеких деревьев. Только скал ей не хватало в Британии, скал и северного моря.

— Что же было делать? — ответила она собственным мыслям. — Если б могла остаться в Нордвегр, я бы осталась. Ты, как никто, способен меня понять.

Она знала, что уж супруг-то понял бы ее с полуслова, с полувздоха. Кто, как не он, предпринял то же самое четверть века назад?

Он тогда бежал вместе с ней от грозившей ему неизбежной смерти. Конунг Харальд собирался убить его, как сына своего врага, непокорного херсира, Бедвара Ормсона. Из-за чего все началось, было напрочь забыто к моменту, когда отряды Харальда и Бедвара встретились в бою. Ормсон проиграл и погиб. Его сыну Хильдрид помогла бежать, и в путешествии на юг незаметно и быстро стала его женой. И полюбила от всей души.

Любовь взросла на почве ее уважения и восхищения этим молодым воином и вождем — не прошло и полугода в скитаниях, как у него уже появилась своя дружина и три боевых корабля. Позже Регнвальд примирился с конунгом, ее опекуном, и взял девушку в жены по закону. Они жили в согласии, она родила ему двоих детей. Все как у всех.

Женщина улыбнулась. Сыну уже двадцать четыре, женится скоро. Двадцать четыре — это возраст зрелого воина. Уже девять лет, как он водит дружину отца, и викинги охотно повинуются ему. Положение вождя, конечно, по наследству не передается, так что воины сами выбирали себе главу, и только их собственное желание держало их вместе, под чужим началом. Сын этот — достойный сын своего отца.

Дочери — шестнадцать лет. Она растет до страшного похожей на бабушку, матушку Хильдрид, миниатюрную черноволосую южанку. Отца почти не помнит, хотя, не снимая, носит его подарок — подвеску с выгравированным на ней диковинным зверем. Еще в детстве маленькая Алов верила, что подарок отца оберегает ее от беды, и никогда его не снимала. Но в остальном она далека и от отца, и от матери. Даже внешность и поведение дочери то и дело вызывали недоумение и даже откровенное раздражение Хильдрид. Мать решительна — дочь вечно колеблется. Мать всегда готова за себя постоять — дочь скорее будет искать заступника. Мать интересуют корабли и оружие — дочь лишь меняет наряды и украшения. Мать твердо смотрит в глаза того, с кем говорит — дочь всегда потупливает глазки. Мать высокая и крепкая, может трудиться дни напролет — дочь на любое, самое короткое путешествие смотрит, как на тяжелое испытание.

Но зато, несмотря на черные волосы и яркие, словно натертые сажей брови — до чего же она хороша! Красавица — иначе не назовешь. Половина женатых мужчин в окружении конунга Адальстейна бросают на нее заинтересованные взгляды, а о неженатых и говорить нечего. Любой женится на ней хоть завтра, пусть даже ей всего шестнадцать. Правда, в Британии этот возраст считается вполне брачным. Может, и в самом деле отдать ее замуж? Мать Хильдрид, к примеру, родила первого малыша в двенадцать лет — еще почти ребенком — и ничего, прожила довольно долгую жизнь.

— Ты знаешь, — произнесла она громко. — У тебя выросли очень хорошие дети.

Сказала — и прилегла на траву, прижалась лицом к земле. Ей почему-то до ноющей боли в груди хотелось плакать, но от прикосновения прохладной почвы стало легче. Ни один здравомыслящий человек не решился бы улечься и тем более уснуть на чужой могиле. Мало ли, что может произойти! Свою душу следует оберегать тщательнее, чем тело.

Но Хильдрид ни о чем не думала. Она поступала так, как требовало ее сердце. Ей казалось, что, ложась на землю, она прижимается к своему мужу. В мгновение перехода от реальности к сну, который обрушился на женщину с неодолимой силой, стоило той коснуться головой земли, ей показалось, что из далекой глубины навстречу ей распахнулись огромные глаза. Это был взгляд Регнвальда, и одновременно не его.

Но в следующий миг она проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо. Рядом с ней, опустившись на одно колено, ждал Альв.

— Ты уснула, — просто сказал он.

Хильдрид легко поднялась, села, опираясь рукой о землю.

— Что, уже пора к конунгу? — спросила она, поправляя пояс и поневоле зевая.

— Нет. Но тебе надо хотя бы успеть переодеться. Я одного не понимаю, зачем было спать на земле? У тебя есть кровать.

— Я не собиралась спать.

Альв ухмыльнулся.

— Ты не железная.

Он поймал ее кобылку, смирно пасущуюся неподалеку на густой траве луга, и помог женщине взобраться на нее. Сам викинг приехал сюда на рослом оседланном мерине. Мужчина и конь косились друг на друга с большим недоверием. Вот и теперь, Хильдрид долго сидела на своем коньке, держась за гриву и глядя, как Альв пытается поймать оседланного мерина. Тот, будто играя, отскакивал и потом бежал по кругу размашистой рысью. Он мотал головой и не позволял схватить себя.

— За узду хватай! — крикнула она, делая вид, что ей не смешно.

Альв наконец поймал коня, взобрался в седло и — злой, раскрасневшийся — подъехал к дочери Гуннара.

— Могла бы не ездить сюда и не вынуждать меня возиться с этим животным.

— Чего ты сердишься? — равнодушно ответила она. — Тебя никто, кроме меня, не видел. И твои игры с конем тоже. Надо же когда-то учиться.

Весь путь до Хельсингьяпорта они молчали.

У бурга[8], который выстроили по приказу Адальстейна, были каменные стены, но внутри все строения сложили из крупных бревен. По сути, из камня возводились только укрепления и единственная башня. Остальные жилые строения ничем не отличались от сельских жилищ, разве что более вместительные, чем дом большой крестьянской семьи. Конечно, все это нисколько не напоминало скандинавские постройки, но обитать за бревенчатыми стенами всяко лучше, чем жить в каменных тисках. Своды замков, сложенных целиком из скальных блоков, наводили на Хильдрид тоску. Оттуда ей хотелось бежать. В церемонных замковых залах всегда зябко, сколько ни топи печи и камины, ступни ломит от холодного пола… Будто в пещере сидишь. Ходить надо по земле. Человек — как деревце, должен укореняться.

Хильдрид много лет жила с мужем в Ферверке, но когда супруг умер, а из Скандинавии пришлось бежать, поместье оказалось в руках людей Эйрика Кровавой Секиры, нынешнего конунга Нордвегр. Кто сейчас владеет законным наследством ее сына, неизвестно.

Хильдрид незаметно вздохнула. Лишь вспоминая о могилах близких людей — отца, матери, мужа — она чувствовала всем своим естеством, что такое тоска по родине. «Долой непрошенные мысли. Хватит. Распускаешься».

Она оставила своего коня там же, где взяла, на поле перед бургом, и пошла пешком. Заметив это, Альв тоже спешился и повел было коня под уздцы, но норовистое животное вырвалось и радостно потрусило по полю. Его поймал пастушок. Раздражение Альва вспыхнуло, как пук сухой соломы в огне.

— Я теперь понимаю, почему Тор запрягал свою колесницу козлами, — сказал он зло.