— Придержи язык, скакун-полуночник! И ухаживай получше за моими рысаками. Вот тебе два голландских флорина, три гроша и испанский пистарин. Один флорин — для твоей старой матери, остальное — тебе на гулянье. Но, если только я узнаю, что твои негодные двоюродные братья или Диомед посмели сесть на моих скакунов, тем хуже для всей Африки! Череп и кости! Вот уже семь лет я пытаюсь откормить лошадок, а они до сих пор похожи больше на хорьков, чем на солидных меринов!

Окончание этой речи донеслось уже издали и звучало скорее как монолог, чем обращение к тезке великого математика. Слушая прощальные назидания, негр растерянно посматривал на хозяина. В его душе явно шла борьба между врожденной склонностью к непослушанию и тайным страхом перед способностью хозяина все узнавать на расстоянии. Пока хозяин еще не скрылся из виду, негр с сомнением следил за ним, но, как только тот завернул за угол, оба негра на крыльце многозначительно переглянулись, покачали головами и, разразившись громким смехом, вошли в дом. До самого вечера преданный слуга стоял на страже интересов отсутствующего хозяина с верностью, доказывавшей, что он считает свое существование неотделимым от человека, полагающего себя вправе распоряжаться его жизнью. Но как только часы пробили десять, он и уже упомянутый молодой негр взгромоздились на ленивых, разжиревших лошадей и галопом проскакали несколько миль в глубину острова, чтобы повеселиться в одном из притонов, посещаемых людьми их цвета кожи и положения.

Если бы олдерменnote 5 Миндерт ван Беверут подозревал о том, что произойдет вскоре после его отъезда, он бы, наверно, покидал свой дом не в таком радужном расположении духа. По спокойному выражению его лица, которое редко бывало встревоженным без веской причины, можно было заключить, что он верит в действенность своих угроз.

Состоятельному бюргеру было немногим больше пятидесяти. Один англичанин со свойственным его нации чувством юмора однажды во время дебатов в муниципальном совете отозвался об олдермене как о человеке, состоящем из одних аллитераций. Когда его попросили выразиться яснее, он описал оппонента как коренастого, краснолицего, крутонравого; надменного, назойливого, настырного; высокопарного, высокомерного, выспреннего. Но, как обычно для прибауток, в этих словах было больше остроумия, чем правды, хотя, сделав небольшую поправку на натяжки, продиктованные политическим соперничеством, читатель получит достаточно наглядный для нашего повествования портрет. Если прибавить, что олдермен был очень богатым и удачливым купцом, и холостяком к тому же, этого будет достаточно для его характеристики на данной ступени нашего рассказа.

Несмотря на ранний час, энергичный и процветающий купец, покинув свое жилище, шествовал по узким и пустынным улицам родного города размеренной и величавой походкой. Несколько раз он останавливался потолковать с доверенными слугами своих знакомых, неизменно завершая расспросы о здоровье хозяина каким-либо шутливым замечанием в адрес чернокожего собеседника, из чего следует заключить, что, невзирая на столь преувеличенную требовательность по части домашней дисциплины, достойный бюргер был человек незлобивый. Расставшись с одним из таких негров, без дела слонявшихся по улицам, и завернув за угол, олдермен впервые за все утро увидел человека одного с ним цвета кожи. Наш бюргер вздрогнул от неожиданности и сделал невольное движение, чтобы избежать непредвиденной встречи, но тут же, поняв, что это невозможно, покорился неизбежности с таким видом, будто несказанно рад свиданию.

— Восход солнца… утренняя пушка… и господин олдермен ван Беверут! — воскликнул встречный. — В такой последовательности начинается день в нашем городе!

Олдермен ван Беверут был вынужден ответить на это вольное и несколько шутливое приветствие. Сняв шляпу и поспешив придать своему лицу обычное выражение, он церемонно поклонился, как бы желая пресечь игривый тон, в котором была начата беседа.

— Колония имеет основания сожалеть о том, что губернатор, который так рано покидает свое ложе, больше не служит ей. Нет ничего необыкновенного в том, что мы, торговые люди, поднимаемся спозаранок; но не все жители нашего города поверили бы своим глазам, если бы им выпало такое счастье, как мне: встретить вашу светлость в столь ранний час.

— Сэр, многие жители колонии имеют основания не доверять своим чувствам, но никто не ошибется, считая олдермена ван Беверута деловым человеком. Тот, кто занимается торговлей бобровыми шкурами, должен быть упорен и предусмотрителен, как бобр! Если бы я был чиновником геральдической палаты, я дал бы тебе такой герб, Миндерт: оскалившийся бобер, по всему полю меховая мантия, которую поддерживают два охотника-индейца из племени мохоковnote 6, и девиз: «Трудолюбие».

— А что вы скажете, милорд, о поле без единого пятнышка — олицетворении чистой совести, щедро дающей руке и девизе: «Бережливость и справедливость»? — ответил олдермен, не разделявший шутливого настроения своего собеседника.

— Щедро дающая рука мне нравится, хоть это и пахнет тщеславием. Я вижу, вы хотите сказать, что род ван Беверутов на сегодняшний день не нуждается в услугах геральдической палаты? Помнится, я уже видел где-то вашу эмблему — ветряная мельница, водяная дамба, зеленое поле, усеянное черными овцами… Но нет! Память — предательская штука! Утренний воздух способствует игре воображения!

— Которое не может служить монетой для расплаты с кредиторами, милорд, — язвительно подхватил Миндерт.

— К великому сожалению. Это весьма неблагоразумно, олдермен ван Беверут, вынуждать джентльмена бродить по ночам, словно тень отца Гамлета, и скрываться при первом крике петуха. В ухо моей царственной кузины был влит яд худший, чем в ухо «убиенного датчанина», иначе сторонники господина Хантера не имели бы причин торжествовать!

— А разве нельзя предложить залог тем, кто замкнул за вами дверь темницы? Тогда ваша светлость получили бы возможность прибегнуть к противоядию.

Этот вопрос задел больное место экс-губернатора. Его словно подменили. Лицо вельможи, на котором все время играла усмешка светского шутника, стало важным и серьезным. Во всем его облике, одежде, осанке, во всей долговязой, хотя и не лишенной изящества фигуре, медленно шагавшей рядом с плотным олдерменом, чувствовалась вкрадчивая непринужденность и льстивая манерность — качества, обретаемые даже самыми порочными людьми, долго вращавшимися в высшем свете.

— Ваш вопрос, любезный ван Беверут, доказывает доброту вашего сердца и подтверждает репутацию великодушного человека, которой вы пользуетесь в обществе. Действительно, королеву убедили подписать рескрипт о моем отозвании и назначить господина Хантера губернатором колонии, но все это можно было бы изменить, если бы мне удалось получить аудиенцию у моей царственной родственницы. Я не отрицаю неблагоразумия некоторых своих поступков, сэр. Мне не пристало опровергать их в присутствии олдермена ван Беверута, известного своими добродетелями. Согласен, было бы лучше, как вы только что изволили намекнуть, если бы моим девизом явилась «Бережливость». Но щедро дающую руку на моем гербе вы у меня не отнимете. У меня есть недостатки, сэр, но даже мои враги не посмеют сказать, что я когда-либо оставлял друга в беде.

— Я менее всего склонен обвинять вас в этом, милорд, хотя никогда не имел случая испытать вашу дружбу.

— Ваша беспристрастность вошла в поговорку! «Честен, как олдермен ван Беверут!», «Великодушен, как олдермен ван Беверут!» — только и слышишь со всех сторон; некоторые говорят еще: «Богат, как олдермен ван Беверут», — при этом бюргер замигал голубыми глазками, — но что стоят честность, богатство и великодушие без влияния в свете? Необходимо иметь вес при королевском дворе. Хотя колония наша более голландская, нежели английская, среди членов муниципального совета почти нет представителей фамилий, известных в провинции вот уже половину столетия. Всякие Аликзандеры, Хиткоты, Моррисы и Кеннеди, Де-Ланси и Ливингстоны господствуют в совете и в законодательном собрании, в то время как лишь немногие из ван Ренсселеров, ван Куртландтов, ван Шюйлеров, Стюйвезантов, ван Беекманов и ван Беверутов занимают посты, соответствующие их истинному положению в колонии. Представители всех национальностей и религий, только не потомки основателей, пользуются здесь привилегиями. Богемцы Фелипсы; гугеноты Де-Ланси, Байарды и Джеи; ненавистники королевы Моррисы и Ладлоу — короче говоря, все они пользуются у правительства большим уважением, чем исконные патроныnote 7.