Незнакомец находился в самом расцвете молодости. Ему было не больше двадцати двух лет, но даже этого возраста ему нельзя было бы дать, не будь его лицо покрыто густым коричневым загаром, который подчеркивал естественный цвет его кожи, хотя и смуглой от рождения, но все же чистой и румяной. Густые черные бакенбарды оттеняли женственно красивые, нежные брови и ресницы, придавая решительное выражение его лицу, которому иначе не хватало бы мужественности. Гладкий неширокий лоб; тонкий, хотя и крупный, изящно очерченный нос; губы пухлые и слегка лукавые; ровные, сверкающие белизной зубы; небольшой округлый, с ямочкой подбородок, настолько лишенный всяких следов бороды, что могло показаться, будто природа заботилась лишь о том, чтобы украсить растительностью одни только щеки.

Если к этому описанию добавить большие блестящие, черные как уголь глаза, которые, казалось, могли произвольно менять свое выражение, читатель поймет, что неприкосновенность жилища Алиды была нарушена человеком, чья привлекательность могла бы при иных обстоятельствах оказаться опасной для представительницы женского пола, чей вкус в известной мере определялся ее собственной красотой.

Незнакомец был одет под стать своей внешности. Платье его напоминало уже описанный нами костюм человека, назвавшегося Румпелем, только из тканей побогаче и, если судить по внешнему виду незнакомца, более достойных того, кто был в них облачен. Легкая куртка из плотного фиолетового индийского шелка облегала его подвижную, скорее округлую, нежели угловатую фигуру; на нем были широкие белые из отличной бумазеи брюки и головной убор из красного бархата, шитого золотом. Талия незнакомца была повязана толстым шнуром из красного шелка, перевитым словно корабельный канат; на концах его весело поблескивали маленькие, кованные из золота якоря.

За пояс незнакомца, как бы оттеняя его причудливую и необычную одежду, были заткнуты два небольших, богато изукрашенных пистолета, а между складками куртки довольно внушительно торчала рукоятка изогнутого азиатского кинжала.

— Как барыши? — раздался звонкий голос, более подходящий к облику пришельца, чем к грубому профессиональному приветствию, которое он произнес, очутившись посередине небольшой гостиной Алиды. — Выходи же, почтеннейший торговец бобровыми шкурами! Здесь один из тех, кто наполняет золотом твои сундуки. Теперь, когда этот тройной свет уже сделал свое дело, его можно загасить, чтобы он не привлек других в запретную гавань.

— Простите, сударь, — появляясь из-за шторы, произнесла хозяйка флигеля, сохраняя внешнее спокойствие, хотя сердце у нее билось так, что в любой момент могло выдать ее волнение, — для приема такого неожиданного гостя необходимы дополнительные свечи.

От неожиданности незнакомец вздрогнул и отпрянул назад. Его испуг несколько успокоил Алиду и придал ей больше смелости, ибо храбрость одного всегда пропорциональна испугу другого. И все же, увидев, что рука незнакомца потянулась к пистолету, девушка вновь готова была бежать. Страх не покидал ее до тех пор, пока она не встретила мягкий, пленительный взгляд незваного гостя, который, сняв руку с оружия, сделал шаг вперед с таким изяществом и спокойствием, что тревога мгновенно покинула Алиду.

— Хотя олдермен ван Беверут не оказался в условленном месте, — произнес молодой человек, — он прислал вместо себя такого представителя, что ему можно все простить. Надеюсь, сударыня, что вы уполномочены господином олдерменом вести со мной дело?

— Я не вправе заниматься делами, не касающимися меня. Я вправе только выразить желание, чтобы этот флигель был освобожден от каких-либо деловых переговоров, неизвестных мне и не имеющих ко мне отношения.

— Зачем же тогда в этой комнате был зажжен условленный сигнал? — спросил незнакомец, с серьезным видом указывая на все еще горящие перед раскрытым окном свечи и фонарь.

— Не понимаю, что вы хотите сказать, сударь. Это обычное освещение моей комнаты, если не считать фонаря, который оставил мой дядюшка олдермен ван Беверут.

— Ваш дядюшка? — воскликнул глубоко заинтересованный этим сообщением молодой человек, вплотную приблизившись к Алиде и вынуждая ее отступить назад. — Ваш дядюшка! Возможно ли, что передо мной мадемуазель де Барбери, о красоте которой ходит столько слухов! — добавил он, галантно приподымая головной убор, словно только что обнаружив необыкновенную привлекательность своей собеседницы.

Не в характере Алиды было сердиться на комплименты.

Все воображаемые причины для испуга были позабыты. К тому же незнакомец достаточно ясно дал ей понять, что у него было назначено свидание с дядюшкой. Если мы добавим, что исключительная привлекательность и нежность его лица и голоса помогли успокоить страхи девушки, мы вряд ли погрешим против истины или неверно опишем чувства Алиды. Несведущая в торговых делах и привыкшая слышать, будто скрытность, с которой совершаются различные сделки, вырабатывает в человеке лучшие и ценнейшие качества, она не видела ничего особенного в том, что люди, деятельно занимавшиеся коммерцией, имели основания утаивать свои поступки, опасаясь коварства конкурентов. Как и большинство женщин, Алида целиком полагалась на тех, к кому чувствовала привязанность; и хотя нравом, воспитанием и привычками она резко отличалась от своего опекуна, их согласие никогда не нарушалось размолвками.

— Значит, я вижу красавицу де Барбери! — повторил молодой моряк (ибо платье выдавало в нем моряка), разглядывая девушку со смешанным выражением удовольствия и трогательной грусти. — В данном случае молва оказалась справедлива: ваша красота оправдывает любое безрассудство, на которое способен влюбленный мужчина!

— Вы слишком развязны для постороннего, — оборвала его Алида, залившись румянцем, хотя живые темные глаза незнакомца, словно читавшие все ее мысли, видели, что она не сердится. — Не отрицаю, что пристрастность друзей и мое происхождение действительно снискало мне такое прозвище, но оно дано мне скорее в шутку, чем всерьез, и вовсе не по заслугам… А теперь, так как уже поздно, а ваш визит довольно необычен, разрешите мне позвать дядюшку.

— Постойте! — воскликнул незнакомец. — Давно, очень давно не испытывал я такого необычайно приятного ощущения! Жизнь полна тайн, прелестная Алида, хотя порой ее проявления кажутся весьма обыденными. Тайна заключена в начале и конце жизни; в ее порывах, симпатиях и всех противоречивых чувствах. Нет, нет, не оставляйте меня! Я явился сюда из далекого плавания, где грубые, неотесанные люди долгое время были моими единственными спутниками. Ваше присутствие — как бальзам на мою растревоженную, израненную душу.

Взволнованная скорее трогательным и печальным тоном незнакомца, чем его странными речами, Алида колебалась. Рассудок подсказывал ей, что приличие и просто благоразумие требуют, чтобы она позвала дядюшку, но приличие и благоразумие теряют часть своей силы, когда таинственность и сочувствие возбуждают женское любопытство. Ее красноречивый взгляд встретил открытый и умоляющий взор, который, казалось, очаровал ее. И, пока рассудок твердил ей, что оставаться здесь опасно, чувства склоняли ее в пользу благородного моряка.

— Гость моего дяди всегда может найти здесь отдых после трудного и изнурительного путешествия, — сказала она. — Двери этого дома, по обычаям гостеприимства, всегда широко распахнуты для друзей.

— Если я пугаю вас, только скажите, и я выброшу это дурацкое оружие, — серьезно произнес незнакомец. — Ему не место здесь. — И с этими словами он швырнул оба пистолета и кинжал в кустарник за окном. — О, если б вы знали, как неохотно я причиняю зло кому бы то ни было, а тем более женщине, вы бы не боялись меня!

— Я не боюсь вас, — твердо произнесла девушка. — Я опасаюсь лишь превратного мнения света.

— Кто может потревожить нас здесь, прекрасная Алида? Вы живете вдали от городов и людской зависти, словно счастливая избранница, над которой витает добрый гений. Взгляните, вот прелестные вещи, в которых ваш пол ищет невинных развлечений. Вы играете на этой лютне, когда меланхолия овладевает вами; вот краски, которые могут передать или даже затмить красоту полей и гор, цветов и деревьев; а со страниц этих книг вы черпаете мысли, чистые и незапятнанные, как ваша душа, и красивые, как вы сами.