– А отца? – продолжала уговаривать подруга. – Ну же, попробуй еще раз! Он был белокурым, как ты? Может быть, он ездил верхом и иногда сажал тебя перед собой в седло? Попробуй представить себе высокого красивого мужчину, с которым вы скачете по цветущему лугу, и он улыбается тебе.

Филиппа напрягала память, пытаясь мысленно нарисовать притягательный образ, но все напрасно: память не сохранила не только высокого и красивого, но и некрасивого мужчину, который звался бы ее отцом.

– Ничего не получается, – уныло призналась она. – Я и папу старалась вспомнить тысячу раз, не меньше. Почему, почему у меня ничего не получается, Белль? Я совсем ничего не помню…

– Но ты же помнишь пожар?!

– Нет.

– Тогда почему он тебе иногда снится?

– Я просто верю тебе на слово, что он мне снится,

но, когда просыпаюсь, ничего не помню.

Ни для кого из окружающих, равно девочек и воспитательниц, не было секретом, что в прошлом Филиппы таится некая трагедия, связанная с пожаром. Она панически боялась огня. Однажды вечером ветром забросило тонкую штору па горящую свечу. Филиппа, сидевшая ближе всех, оцепенела с широко раскрытыми глазами, а Белль спокойно взяла графин с водой и вылила его на вспыхнувшую штору. Ночью Филиппа проснулась с пронзительным криком, и ее долго не удавалось успокоить. Захлебываясь рыданиями, она повторяла снова и Основа: «Этот ужасный человек с факелом», – и только после того, как ее заставили выпить успокоительное, она уснула. Утром же Филиппа ничего не помнила.

Именно об этом происшествии напомнила ей Белль в ту ночь, когда они разговаривали о родителях. Какое-то время девочки лежали молча, глядя в темноту. С улицы доносились мирные звуки: лай, собаки, скрип полозьев по снегу. Снег выпал только накануне, ночной морозец быстро прихватил его, и звук этот казался удивительно убаюкивающим в сумраке спальни.

– Белль, – вдруг сказала Филиппа, – как по-твоему, мои родители любили меня?

– Mon Dieu, как могли они тебя не любить? – встрепенулась девочка, уже успевшая задремать. – Разве бывает так, чтобы родители не любили детей? Нет, так не бывает. Сейчас они на небесах и, может быть, в эту самую минуту смотрят на тебя. Они и сейчас очень-очень любят тебя, ты должна в это верить.

Филиппа чуть приподнялась, вглядываясь в выражение лица подруги, однако в маленькой комнате было так темно, что едва можно было различить очертания ее тела под одеялом.

– Тогда почему я не чувствую их любви? Ведь я каждый вечер перед сном обращаюсь к ним в молитвах. Я прошу, чтобы они как-нибудь дали мне знать, что вспоминают меня, думают обо мне… но я никогда, никогда ничего не чувствую в ответ.

– Я не знаю почему, – ответила Белль чистосердечно. – Может быть, они считают, что о тебе';

есть кому позаботиться. Ведь мисс Бланш и мисс Беатриса любят тебя.

– Это не то же самое… но, возможно, ты и права, – Филиппа улыбнулась при мысли о воспитательницах, делавших все, чтобы она не чувствовала себя обделенной. – Получается, у меня две приемные мамы. Наверное, это нечестно – чувствовать себя одиноко, нечестно по отношению к ним. Но все равно, Белль, так обидно, что я не могу ничего рассказать о своих родителях.

– Я и не знала, что это тебя расстраивает, —заметила Белль с удивлением и тревогой. – Ты кажешься такой счастливой, такой беспечной… девочки, должно быть, даже не представляют, что их вопросы тебе неприятны. Но ведь ты понимаешь, что они это не со зла? Они… им просто любопытно, вот и все.

– Я не обижаюсь на них. Просто мне не нравится, что они жалеют меня.

– Что за ерунда! Как можно жалеть человека, который выглядит счастливым, всегда весел, с которым легко?

Филиппа согласилась с Белль. Действительно, она казалась окружающим счастливой и безмятежной, но это была всего лишь маска. В первое время в пансионе она часто плакала, и вот однажды мисс Бланш посадила ее к себе на колени и долго объясняла, что человек, постоянно оплакивающий то, чего лишился, никому не приятен и вдобавок гневит судьбу. Все слезы мира не помогут вернуть утраченное, говорила она, а за кротость и терпение Господь Бог обязательно наградит.

– Веди себя так, Филли, словно ты радуешься жизни, и постепенно ты на самом деле почувствуешь радость. Ты и сама не заметишь, как это случится.

И Филиппа нашла в себе силы сделать так, как учила ее мисс Бланш.

– Не грусти, через три дня ты все равно уедешь со мной, – напомнила Белль. – Тебе понравится у нас, вот увидишь. Познакомишься с мамой и папой, с Этьеном и Андрэ.

– Мне кажется, я не дождусь этого дня. – Филиппа со вздохом откинулась на подушку. – А твои родные не будут против?

– Против? – Белль хихикнула. – Да они тебя ждут не дождутся! Если ты не приедешь, они страшно расстроятся.

Филиппа улыбнулась, но потом снова посерьезнела.

– Нам с тобой надо хоть немного поспать, иначе мы с треском провалим завтрашний экзамен по арифметике.

– Хорошо, хорошо, спокойной ночи… – последнее слово плавно перешло в длинный зевок. – Увидишь, они будут обожать тебя.

В комнатке наступило молчание. Филиппа свернулась калачиком под теплым одеялом и предалась мечтам о предстоящем празднике. Белль так много рассказывала о своих близких, что семейство Мерсье казалось ей почти родным. По словам подруги, все в нем были добрыми и любящими, и в это верилось, потому что иначе как бы сама она могла вырасти такой? Однако предстоящая встреча все равно пугала Филиппу, особенно она опасалась братьев Белль. Филиппа втайне считала всех мужчин независимо от возраста созданиями странными, даже загадочными, и от одной мысли о том, что придется вести светскую беседу с юными джентльменами, она леденела от страха.

Она даже пыталась расспрашивать о мужчинах мисс Беатрис, но та ничем не могла помочь. Старая дева, заменившая Филиппе мать, точно знала только одно: она совершенно не понимает сильный пол.

– У меня, конечно, нет опыта, – с некоторым смущением объяснила она, – но впечатление такое, что мужчины смотрят на многие вещи не так, как мы, женщины. Например, все решения они принимают, руководствуясь логикой, их интересуют факты, а нами движут чувства, и мы стараемся понять суть вещей.

В двенадцать лет Филиппа не могла до конца понять слова мисс Беатрис, и только много позже убедилась, что та была права…

Эта мысль заставила Филиппу очнуться от воспоминаний. Сын все так же безмятежно спал. Филиппа коснулась губами смуглой теплой ручонки, потом бережно опустила ее на простыню.

– Спи крепко, carissimo[13], – тихо сказала она. – Мама любит тебя.

Филиппа любила маленького Кристофера всем сердцем. Именно ради него она покинула Англию шесть лет назад. Когда стало окончательно ясно, что она утратила любовь мужа, оставалось только защитить еще не рожденное дитя. Если Корт способен без сожаления выбросить ее из своей жизни, то кто мог гарантировать, что он не поступит так же и с ребенком? Или еще хуже: узнав о беременности жены, он мог потребовать, чтобы ребенка отняли у нее сразу после рождения. Он забрал бы его себе, но не дал ему любви. Будь это девочка, то, подобно матери, она скорее всего провела бы детство и часть юности в приходском пансионе, а потом ее поспешно выдали бы замуж. Мальчика, то есть наследника, герцог, конечно, воспитывал бы в фамильном замке Уорбеков, но не любил бы его, видя в сыне воплощение неверной жены.

Филиппа поднялась и закрутила фитиль лампы, потом по многолетней привычке заглянула в холодный камин. Вечер был теплый, и огонь в камине не разводили, но она все равно выполнила привычный ритуал, чтобы в другой раз не забыть убедиться, что ни одна искорка не упала на ковер.

Попрощавшись с сыном взглядом, Филиппа вышла из комнаты. Сегодня ей предстояло заложить первый камень в здание будущей жизни ее ребенка, жизни нормальной и, может быть, даже счастливой. Ей было страшно, но он вспомнила совет мисс Бланш – улыбаться, как бы черно ни было на душе, – смахнула слезы, выпрямилась и решительно шагнула к лестнице, ведущей в холл.