— Хотите кофе?

— Да, пожалуйста. И пару таблеток аспирина.

Мелисса кивнула, ничем не выдав своих эмоций. Они работали вместе уже год, и за это время Оливия ни разу не потребовалось средство от головной боли, а тем более в начале рабочего дня. Она откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Все утрясется, сказала она себе, надо потерпеть, пройдет еще немного времени и все встанет на свои места, а моя жизнь войдет в привычную колею.

«Привычная колея» подразумевала время до знакомства с Мелом Андерсеном. Оно-то и повлекло за собой цепь событий, имевших весьма печальный финал. Мел казался очаровательным, добрым, понимающим… в общем, тем самым идеалом, о котором женщины могут лишь мечтать. Так решила Оливия, и ей казалось, что она влюблена и счастье так близко — стоит лишь протянуть руку… Но оно оказалось миражом, зыбким призраком, мгновенно растаявшим и оставившим по себе лишь горькие сожаления: ее история не закончилась хеппи-эндом под звук свадебных колоколов и взаимных клятвенных заверений в вечной любви и верности.

Что может быть банальнее, чем застать жениха в постели с женщиной? То, что этой женщиной оказалась приходящая горничная Мела, было еще полбеды. Хуже, что Мел нашел это событие весьма заурядным и в общем-то не выходящим за рамки приличий. Почему Оливия не позвонила и не предупредила о своем приходе? Он бы успел приготовиться, и тогда бы его дорогая Ливи не была так огорчена…

Огорчена?! Она должна была принять подобный поступок как должное и не обращать внимания на маленькие шалости почти что мужа?! Если Мел рассчитывал, что Оливия попеняет ему или, может, даже немного подуется и на этом все и закончится, то его ждало глубокое разочарование.

До сего дня Оливия фанатично стремилась к личному совершенству, каким оно виделось ей: самообладание в любой ситуации, хладнокровие и доброжелательность к окружающим. Она так старательно вживалась в эту роль, что не только ее окружение — семья, знакомые и Мел — поверили в постоянно демонстрируемый образ выдержанной и холодной леди, но и сама Оливия почти убедила себя в этом. Поэтому вспышка ярости оказалась неожиданной не только для Мела и его горничной, но и для самой Оливии. Она превратилась в бурлящий лавой вулкан. Схватив с каминной полки китайскую вазу династии Мин — одну из любимых ваз Мела, очень дорогую и редкую антикварную вещицу — она метнула ее по направлению к ложу любви. Ваза ударилась в стену прямо над изголовьем кровати и рассыпалась примерно на миллион маленьких осколков, дождем осыпавших кровать. Мел со своей пассией успели вскочить на долю секунды раньше и поэтому избежали незавидной участи стать подушечками для булавок. Девица почти ползком покинула спальню, но Оливия этого даже не заметила. Все ее внимание было приковано к жениху. Увидев выражение ее глаз, и без того бледный Мел побелел еще сильнее и попятился, прижимая скомканную простыню к причинному месту.

Оливия огляделась, ища новую жертву, которую принесет на алтарь душившей ее ярости, и Мел с ужасом проследил за ее взглядом. Кроме угрозы причинения физического вреда, а может, даже гораздо больше опасности физической расправы, он боялся за свою коллекцию: вся его квартира была буквально забита дорогими и никчемными безделушками. Он так испугался за весь этот дорогущий хлам, что попытался жалкими оправданиями образумить Оливию. И сделал еще хуже. Мел не нашел ничего лучшего, как попытаться объяснить свой поступок тем, что Оливия отказала ему в близости, а его организм взрослого мужчины требует своего…

Новая волна ярости захлестнула ее так, что Оливия почти бессознательно двинулась вперед, чтобы нанести своему жениху удар по самому чувствительному месту, который наверняка надолго избавит Мела от желания искать подружку для постельных утех. Когда между ними осталось критическое расстояние в несколько футов, Мел наконец осознал серьезность и опасность ее намерений. Оливия и не подозревала, что ее очень вальяжный и даже медлительный жених обладает подобным проворством. И таким ужасным голосом. Мел вихрем пронесся вдоль стены, роняя мебель и свои дорогие безделушки и при этом пронзительно вереща, как попавший в силок кролик. Именно этот крик привел ее в себя…

Даже сейчас, спустя неделю, Оливия поморщилась, вспоминая эту сцену: трясущийся бледный Мел, кое-как прикрывающийся скомканной простыней и глядящий на нее с откровенным ужасом псины, которую везут на живодерню, осколки по всей комнате, перевернутая мебель… Оливия медленно шагнула назад. Потом еще шаг, еще, и, наконец, бросилась вон из квартиры, ощущая только гадливость, словно вляпалась в яму с дерьмом — как сама позже идентифицировала свои чувства. Но кроме этой гадливости она испытывала стыд за устроенную сцену. Стыд за несдержанность и проявление бешеного темперамента, совсем не подобающих настоящей леди.

Однако и это было еще не все. Главные испытания ждали ее впереди. Они начались с того момента, когда, вернувшись домой и застав все семейство в приятных хлопотах по поводу предстоящего торжества, Оливия заявила, что свадьба отменяется. Ее мать едва не впала в истерику; тетушка Анжелина потребовала нюхательной соли; мисс Адамc, пришедшая внести некоторые уточнения по организационным вопросам, весьма успешно делала вид, что упала в глубокий обморок; а сводный братец Оливии Эштон, некстати присоединившийся к компании, весьма настойчиво — впрочем, совершенно безуспешно — пытался перекричать возникший гвалт и выведать причины, побудившие Оливию сделать это нелепое заявление.

Гостиная стала напоминать миниатюрную птицеферму: заявление Оливии стало началом маленького домашнего ада. Но Оливия не собиралась сдаваться. Благодарение богу, отчим Оливии сумел сохранить хладнокровие. Он прекратил всеобщую истерику, восстановил тишину и под занавес сделал строгое предупреждение: частная жизнь Оливии — это ее личное дело, и она вправе принимать такие решения и совершать такие поступки, которые считает нужными, и он, Джэсон, не позволит давить на свою приемную дочь!

Несколько дней Оливия занималась тем, что отсылала назад свадебные подарки и приносила извинения. Это время было не из легких, поскольку ее родные узнали причину, толкнувшую Оливию разорвать помолвку. Но домашние — каждый в силу собственных умозаключений — воздерживались от комментариев, а для знакомых Джил выдумала какую-то очень простенькую, но весьма трогательную историю неизбежного расставания в связи с непреодолимыми обстоятельствами — на этом самом «переживательном» месте Оливия ухмылялась, пользуясь тем, что мать промокает уголки глаз кружевным платочком и ее не видит. Этой незамысловатой историей Джил пичкала своих приятельниц, которые зачастили с визитами в эту первую неделю. Стайлзы, Гордоны, Лэджеры, Николсоны… все горели желанием выразить сочувствие — а если проще, разузнать подробности — и при этом тщательно скрывали алчный блеск в глазах и свое истинное отношение к происходящему. Оливия мысленно скрипела зубами, но старалась держать себя соответственно, поддерживая придуманную матерью легенду.

Самым тяжелым испытанием стали посещение матушки Мела с извинениями и слабой попыткой вернуть все на круги своя и приезд миссис Уэйн — давней приятельницы матери Оливии и по совместительству матери Стивена, которая позволила себе довольно резкие заявления по поводу того, что «у нынешней молодежи одна блажь в голове» и «стоило ли из-за пустяка разрывать помолвку». В обоих случаях Оливия едва сдерживала свои эмоции, и то лишь под давлением сурового взгляда матери.

— Мисс Стюарт, с вами все в порядке?

Оливия встрепенулась и поняла, что так углубилась в свои переживания, что забыла обо всем на свете. Перед ней уже стояла чашечка ароматного черного кофе, а на отдельном подносе стакан воды и две таблетки аспирина на тарелочке. И целая пачка корреспонденции.

— Да, все хорошо. Спасибо, Мелисса.

Мелисса ушла, едва заметно покачивая головой, а Оливия, покосившись на бумаги, потянулась за таблетками. Потом она принялась за кофе — обжигающе-горячий и довольно крепкий, и только десять минут спустя, почувствовав себя человеком, способным пережить этот день, взялась за бумаги.