Но сейчас никто не вспоминает о тех, кто молчит. Сейчас в доме царит веселье.

Так они дурачились до утра. Обитатели дома на выселках вошли в новый год с жизнерадостностью, присущей какому-то иному миру, и нерастраченной силой асов[1], способной сдвигать горы.

Поистине, сам Хольгер-датчанин[2] проснулся в это новогоднее утро.

Однако они все же чувствовали, что проспали слишком долго; когда же они наконец оделись и отправились в церковь, то поняли, что со временем происходит что-то неладное – церковь заперта на замок, и вокруг ни души.

Тут появился один словоохотливый человек из Кьельбю и рассказал им, что, мол, сегодня никакой службы в церкви нет и к тому же пошел уже третий новогодний день, а не первый. Тот же самый человек поведал им, что в Кьельбю люди удивляются, отчего это у них в доме на выселках уже два дня из трубы не идет дым. Он хотел было еще немало порассказать им, но они ответили, что спешат домой; стараясь не глядеть ему в глаза, они быстро попрощались и поспешно направились к дому, весьма удрученные. Да и немудрено, у любого пойдет кругом голова, когда он узнает, что живет не в то время, какое ему представлялось, что другие это время давно прожили. Им также показалось не слишком вежливым, что человек этот захохотал, как только они повернулись к нему спиной.

Придя домой, они оглядели окна, но не заметили ничего особенного, кроме чуть заметных следов дрожжей и бумаги. В это утро окна уже были чистые. Деревенские парни сняли бумагу в ночь на третий новогодний день. Они почти что испугались, не увидев на другой день никаких признаков жизни в усадьбе. Еще заспятся там до смерти! Вечером они прокрались туда, чтобы исправить дело. Но тут они услыхали, как семья буйно веселилась в темноте, словно у них был званый пир; и, воспользовавшись громом этой пирушки, они намочили бумагу и сняли ее с окон.

В оставшиеся дни праздника обитатели дома на выселках не показывались в деревне. Морозными вечерами они сидели дома, а из Кьельбю до них доносились взрывы смеха.