Я доел пирог и пил вторую чашку кофе, когда увидел его. Заслоняя глаза ладонями и щурясь от света, он заглядывал в окно ресторана с того края, который был ближе к станции. Он увидел, что я наблюдаю за ним, и его лицо тут же растворилось в темноте. Однако я знал, что он все еще там. Я знал, что он ждет. Эти бродяги всегда считают меня простофилей.

Я зажег сигарету и слез с табурета. Официантка, новенькая из Далласа, смотрела на меня, пока я застегивал китель.

– Ой, да у вас даже нет пистолета! – воскликнула она таким тоном, будто сделала открытие.

– Нет, – улыбнулся я. – Ни пистолета, ни дубинки – ничего в этом роде. А зачем?

– Но вы же полицейский, я имею в виду – помощник шерифа. А что, если какой-нибудь проходимец попытается убить вас?

– У нас здесь, в Сентрал-сити, мало проходимцев, мэм, – ответил я. – Как бы то ни было, люди есть люди, даже если они встали на неправильный путь.

Если ты не причинишь им вреда, то и они ничего тебе не сделают. Они прислушаются к голосу разума.

Она покачала головой. Ее глаза расширились от благоговейного страха. Я неторопливо направился к кассе. Хозяин подвинул ко мне сдачу и положил сверху парочку сигар. А потом еще раз поблагодарил меня за то, что я занялся его сыном.

– Теперь, Лу, он стал совсем другим, – добавил он, растягивая и соединяя слова в характерной для иностранцев манере. – По ночам сидит дома, хорошо учится в школе. И все время говорит о вас – мол, какой замечательный человек наш помощник шерифа Лу Форд.

– Да я, в общем, ничего и не сделал, – сказал я. – Просто поговорил с ним. Проявил интерес. Любой мог бы сделать то же самое.

– Нет, только вы, – возразил хозяин. – Потому что вы хороший, и люди рядом с вами становятся лучше. – Он готов был и дальше петь мне дифирамбы, но у меня не было желания выслушивать его. Я облокотился на стойку, скрестил ноги и медленно затянулся сигарой. Хозяин мне нравился в той же степени, что нравились другие люди, – однако он был слишком хорош, чтобы просто так уйти. Для меня наслаждение – общаться с такими, как он, вежливыми, умными.

– Вот что я вам скажу, – медленно проговорил я, – я смотрю на это так: человек получает от жизни не больше, чем вкладывает в нее.

– Гм, – промычал хозяин, забеспокоившись. – Думаю, Лу, вы правы.

– Знаете, Макс, на днях я долго размышлял, и вдруг мне в голову пришла одна поразительная мысль. Пришла совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. Ребенок творит взрослого. Вот так. Ребенок творит взрослого.

Улыбка на его лице стала натянутой. Я слышал, как скрипят его ботинки; – он нервно переступал с ноги на ногу. Если на свете и есть что-нибудь хуже зануды, так это сентиментальный зануда. Но кто посмеет взять и оборвать милого, дружелюбного парня, который готов по первому твоему слову снять с себя последнюю рубаху?

– Думаю, мне следовало бы стать профессором в колледже или чем-то в этом роде, – продолжал я. – Даже во сне я продолжаю решать проблемы. Взять хотя бы ту жару, что была несколько недель назад. Многие считают, что жарко от жары. А на самом деле не так. Жарко, Макс, не от жары, а от влажности. Уверен, вы не знали об этом, я прав?

Хозяин прокашлялся и пробормотал, что его якобы ждут на кухне. Я сделал вид, будто не расслышал.

– А вот еще кое-что, касающееся погоды, – не унимался я. – Все говорят о ней, но никто ничего не делает. Возможно, так и лучше. В каждой туче застревает лучик солнца, во всяком случае, я так понимаю. Нет худа без добра. Я хочу сказать, что если у нас не было бы дождя, то не было бы и радуги, верно?

– Лу...

– Ладно, – махнул я рукой, – полагаю, мне пора уходить. У меня масса дел, надо кое-где побывать, а торопиться не хочется. По моему мнению, спешка до добра не доводит. Я люблю оглядеться, прежде чем прыгнуть.

Я говорил ни о чем, но делал это намеренно. Удар, нанесенный таким вот способом, разит не слабее настоящего удара. Того удара, который я пытался забыть – и это мне почти удалось, – до тех пор пока не встретил ее.

Я думал о ней, когда вышел в холодную ночь, типичную ночь Западного Техаса, и увидел поджидавшего меня бродягу.

Сентрал-сити был основан в 1870 году, но настоящим городом стал всего десять – двенадцать лет назад. До этого он был перевалочной станцией для транспортировки скота и хлопка. Родившийся здесь Честер Конвей превратил его в штаб-квартиру своей компании «Конвей констракшенз». Однако город все равно больше напоминал придорожный поселок. А потом случился нефтяной бум, и буквально за одну ночь население увеличилось до сорока восьми тысяч.

Город лежал в маленькой долине среди холмов. Приезжим места не хватало, поэтому они расползлись во все стороны, понастроили дома и открыли офисы. В конечном итоге они рассеялись чуть ли не по трети округа. Это вполне обычная ситуация для стран, где процветает нефтедобывающая промышленность, – в любой глуши можно увидеть множество таких городков. У них нет четко очерченной границы, полиция – так, парочка констеблей. Охраной порядка в городе и округе занимается шериф.

Наш департамент прекрасно выполняет свою работу, во всяком случае, на наш взгляд. Но изредка ситуация вырывается из-под контроля, и нам приходится устраивать облаву. Именно во время такой облавы три месяца назад я и встретил ее.

– Зовут Джонс Лейкленд, – сказал мне старина Боб Мейплз, шериф. – Живет в четырех-пяти милях отсюда на Деррик-Род, недалеко от старой фермы Бранча. В миленьком домике за дубовой рощей.

– Кажется, я знаю, где это, – проговорил я. – Шлюха, да, Боб?

– Ну-ну, у меня возникло такое впечатление, только выглядит она слишком скромной для этого. Работой она себя не изнуряет, всяких разнорабочих и гуртовщиков к себе не водит. Если бы все эти святоши не подняли шум, я бы и не тронул ее.

Интересно, спросил я себя, а вдруг он с этого что-то имеет. И тут же решил: не имеет. Возможно, Боб Мейплз не гений и умственными способностями не блещет, но он честный.

– Так что мне делать с этой Джойс Лейкленд? – спросил я. – Велеть затаиться на время или уехать?

– Гм... – Боб поскреб затылок и нахмурился. – Не знаю, Лу. Сделаем так: ты сходишь туда, оценишь ее и сам примешь решение. Уверен, ты будешь добрым и любезным – ты умеешь быть таким. И еще я уверен, что ты, когда понадобится, можешь быть твердым. Поэтому иди, а потом расскажешь, какой она тебе показалась. Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни решил.

Было примерно десять утра, когда я добрался до ее дома. Я заехал во двор и поставил машину так, чтобы потом развернуться без проблем. И чтобы номерные знаки в глаза не бросались – я сделал это не из каких-то особых соображений, а просто потому, что так полагалось.

Я поднялся на террасу, постучал в дверь и, отступив на шаг, снял шляпу.

Я чувствовал себя немного неловко. Я плохо представлял, что скажу ей. Возможно, мы и старомодны, но наше представление, о нормах поведения другое, скажем, не такое, как на Востоке или Среднем Западе. Здесь ты должен отвечать «да, мэм» и «нет, мэм» всем, на ком есть хотя бы слабое подобие юбки. Здесь, если ты кого-то застигнешь врасплох, ты должен извиниться... даже если тебе придется потом арестовать его. Здесь ты мужчина, мужчина и джентльмен – или ничто. И да поможет тебе Господь, если ты ничто.

Дверь приоткрылась на два дюйма. Потом открылась полностью. Она стояла и смотрела на меня.

– Да? – холодно осведомилась она.

На ней были коротенькие пижамные брючки и шерстяной пуловер, каштановые волосы вились колечками, как у овцы, и были взъерошены, на ненакрашенном лице лежал отпечаток сна. Но все это не имело значения. И не имело бы значения даже в том случае, если бы она выползла из лужи и была одета в драный мешок. Потому что ничто не могло бы затмить ее достоинств.