— Я же сказала — ничего! Он вошёл сюда с пустыми руками. — Керол кивнула головой на зал. — Свидетели найдутся.

— Они уже нашлись, он действительно вошёл сюда с пустыми руками, но… — Инспектор задумался и потёр себе пальцем кончик носа. — Но как бы это выразиться пояснее, покойный был очень ловким человеком, умел отводить глаза.

На лице Керол снова промелькнула тень растерянности и испуга: она ещё и ещё раз мысленно видела, как судорога сводит тело Нигила и он, точно подрубленный, валится на пол.

— Да, он был ловким человеком, инспектор, — невыразительно проговорила она вслух.

Инспектор легонько прикоснулся к её руке, безвольно лежавшей на столе.

— Хорошо, мисс Керол, занимайтесь своими делами Но вы можете понадобиться. Не откажите сообщить адрес, по которому вы проживаете. — И, отвечая на её встревоженный взгляд, пояснил: — Дело серьёзное, мисс Керол. Этот таинственный Немо Нигил похитил внушительное количество золота, и оно до сих пор не найдено. Но я обещаю, что без крайней необходимости мы не будем вас беспокоить.

Керол продиктовала свой адрес, попутно размышляя о том, откуда его мог знать трагически погибший на её глазах человек. Она подумала, что на всякий случай в квартире надо будет сменить замки, и сделать это надо завтра же, потому что сегодня уже ничего не выйдет. Вдруг она испугалась, что обходительный, но судя по всему, проницательный инспектор как-то угадает её мысли. Но опасение её было напрасным, инспектор, не поднимая головы, записывал её адрес простенькой шариковой ручкой.

Керол не помнила толком, как она доработала этот вечер. Слухи о самоубийстве посетителя быстро распространились по городу, и, как только полиция разрешила свободный доступ, в бар хлынули любопытные во главе с репортёрами газет, радио и телевидения. Каждый из них, разумеется, считал нужным промочить горло, взбодриться, а заодно задать целую кучу вопросов. Опытные репортёры в искусстве расспроса и выпытывания, пожалуй, не уступали полицейским, а параллельная беседа с несколькими людьми нередко принимала характер перекрёстного допроса. Керол дважды чуть не проговорилась: один раз о том, что самоубийца знал её адрес, а другой — о том, что он незаметно бросил деньги на стойку. Барменша знала, что вся эта репортёрская братия, имеющая отношение к уголовной хронике, имеет тесные связи с полицией, возможность проговориться напугала её: не хотелось осложнений, к тому же пятьсот долларов были в её глазах достаточно кругленькой суммой. Стиснув зубы, она перешла на односложные ответы, а то и просто молчала, продолжая споро выполнять свои барменские обязанности. Но её так донимали со всех сторон, что нервы её в конце концов не выдержали. Нечаянно разбив бутылку джина (такие происшествия, кстати говоря, случались с ней очень редко), она раскричалась, а потом и расплакалась. Хозяин бара, человек расчётливый, скупой, но не лишённый сентиментальности, сжалился над Керол и отпустил её домой. «Совсем измучили девочку, горлопаны!» — громогласно обругал он посетителей. Посетители, в особенности репортёрская братия, добродушно ржали, отпускали солёные шуточки, всячески намекая на то, что забота хозяина о своей миловидной барменше — акт не вполне бескорыстный. Но когда Керол, ни на кого не глядя, направилась домой, ей уступали дорогу с несколько подчёркнутой почтительностью и вовсе не донимали приставаниями.

Керол жила в двадцатичетырехэтажном доме совсем недалеко от бара — в двадцати минутах ходьбы. Это обстоятельство избавляло её от необходимости пользоваться автомобилем, а автомобили она ненавидела, боялась ими пользоваться, и каждая поездка была для неё нервотрёпкой. Это был стойкий невроз, возникший после смерти мужа, погибшего в автомобильной катастрофе. Мужа она искренне любила. Собственно, и он любил её, но несколько своеобразно. Он совершенно чистосердечно считал, что переспать с другой женщиной — вовсе не значит изменить жене и как-то обидеть её; любовь — это одно, а постель — нечто совсем другое, по-своему, разумеется, тоже немаловажное и необходимое для настоящего мужчины занятие. Муж оставил ей не только квартиру, но и некоторую сумму, опираясь на которую она больше года искала подходящую работу где-нибудь поблизости от дома, чтобы не надо было пользоваться этим проклятым Богом четырехколесным чудовищем — автомобилем. Устроиться в бар было не так-то просто, «комиссионные» за трудоустройство съели большую часть её оставшихся сбережений, но работа пришлась ей по душе. После гибели мужа одиночество было для неё невыносимым, шумная, более чем свободная атмосфера питейного заведения средней руки была для неё своеобразным духовным лекарством. Правда, вскоре она поняла, что это сладенькое лекарство становится иногда липким и приторным, что в больших дозах оно обладает далеко не невинным побочным действием, но что делать? Такова жизнь!

Лифт поднял Керол на четырнадцатый этаж. Выйдя из его кабины, она попала в хорошо освещённый коридор, устланный дешёвым синтетическим ковром. По левую и правую стороны его в неглубоких нишах располагались массивные двери, слепо глядевшие на проходящих людей смотровыми глазками из толстого стекла. Керол и вообще-то не любила этот пустынный голый коридор, в котором было нечто зловещее и тюремное, а сегодня она пробежала его почти бегом, благо, ковёр заглушал звук её шагов.

В прихожей Керол первым делом включила свет, а затем захлопнула и заперла дверь. Несколько секунд она отдыхала, прислонившись к двери спиной, прислушиваясь к шумам в своей квартире. Собственно, это был не квартирный, а уличный шум, но Керол так привыкла к нему, что считала его своим. На фоне этого шума Керол услышала лишь биение собственного сердца, оно колотилось так, точно барменша не поднялась на свой четырнадцатый этаж на лифте, а взбежала по лестнице. Нервы! Глубоко вздохнув, она сбросила туфли, вяло сняла верхнюю одежду и, оставшись только в юбке и блузке, прошла на кухню. Опустившись на табурет, она некоторое время сидела совершенно неподвижно, устало положив руки на колени, сидела без мыслей и эмоций, оставив за порогом квартиры свои сегодняшние волнения и тревоги, сидела до тех пор, пока взгляд её случайно не упал на сумку, стоявшую перед ней на столе. Керол оживилась. Она переставила сумку на колени, открыла её и, не торопясь, внимательно пересчитала так странно и страшно доставшиеся деньги. Ей досталось четыреста девяносто три доллара. Очень неплохо! Половину надо будет положить на свой счёт, ну, скажем, не половину, а двести долларов. А на оставшиеся триста долларов, — семь она добавит из своего кошелька, — купить себе приличное вечернее платье и что-нибудь из демисезонной одежды — осень уже на носу. Зажав зеленые бумажки в левой руке, Керол размечталась, на её лице появилась лёгкая улыбка, а в усталых глазах замерцала лукавинка.

Вдруг ей послышался из гостиной некий посторонний звук. Сердце у Керол упало. Как она могла забыть о том, что покойный знал её адрес? Разве не мог на её квартиру проникнуть и до времени спрятаться кто-нибудь из его сообщников? Мало того, её адресом интересовалась и полиция, а разве можно доверять полиции?

Керол поспешно сунула деньги в сумку, осторожно закрыла её, обшарила глазами кухню и воровато, точно совершая нехорошее дело, сунула сумку во встроенный шкафчик, в котором у неё хранились консервы и сухие продукты. Выпрямившись, она передохнула и прислушалась. Уличный шум, баюкающий, бархатный шёпот холодильника — вот и все, что мог уловить её болезненно обострённый слух. Наверное, почудилось. Нервы, ох уж эти нервы! Поколебавшись, Керол пересилила себя, решительно поднялась на ноги, прошла в гостиную и, включив свет, внимательно оглядела комнату. Не ограничившись этим, она заглянула за оконные портьеры, зачем-то открыла и снова закрыла дверцу серванта. Все было на своих местах. Ни одной вещи, ни единой безделушки не касалась чужая рука.

С ещё большим тщанием Керол обследовала маленькую спальню. Эта комнатка была для неё не только местом для ночного отдыха, иногда безмятежного, а чаще беспокойного, но и своеобразной памятью о погибшем и все ещё любимом муже. Сразу же после похорон супруга Керол все переделала и переставила в этой комнатке. Привычность интерьера её пугала, доводила до иллюзий, до состояния, близкого к трансу и истерике. Ей все казалось, что на пороге спальни вот-вот появится её Герберт. Появится и, прислонившись к косяку двери, негромко спросит со своей лукавой, чуть смущённой улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он был в чем-то виноват перед ней: «Керол все ещё сердится на своего скверного мальчишку?»