— Ваша правда, коли уж вы взяли это на себя и коли Лу Прайс ко мне теперь касательства не имеет, ее письма должны быть у вас. Ну, а насчет того, кто мог их у вас выкрасть, то вы не замечали, чтобы кто-нибудь шпионил за вами последнее время?

В ту же минуту воспоминание о фигуре Сета Дэвиса в школьном окне и о предостережении Руперта Филджи мелькнуло в уме Форда. Очень возможно, что Сет ожидал найти у него письма Кресси и вышвырнул эти, не прочтя, когда обнаружил свою ошибку. Ибо если бы он их прочитал, он бы оставил их, конечно, у себя и показал Кресси. Путаные чувства, пробудившиеся в груди учителя, когда ему стало известно об отношении той, кто писала ему эти письма, к дяде Бену, теперь вылились в жгучую ненависть к Сету. Но прежде чем карать его, следовало удостовериться, что содержание писем ему неизвестно. Форд повернулся к дяде Бену:

— Да, у меня есть кое-какие подозрения, но, чтобы я мог проверить их, я вынужден вас просить пока никому ничего не рассказывать.

Дядя Бен кивнул.

— А когда вы все выясните и во всем уверитесь и надумаете, что теперь вам можно и для меня навести ясность насчет этой самой Лу Прайс, как мы с вами условились ее называть, — точно ли она со мною развелась честь по чести и правда ли, что она снова замуж собирается, — вы тогда мне дадите знать, как другу. А сейчас, я думаю, я больше вас беспокоить не буду, если, конечно, вы не захотите еще выпить со мною в баре. Нет? Ну, тогда до свидания. — Он медленно двинулся к двери, но, уже держась за ручку, обернулся и добавил: — Если будете еще писать ей, черкните, что я, мол, жив-здоров и выгляжу хорошо, чего и ей желаю. Ну, прощайте.

Он исчез, оставив учителя во власти самых противоречивых и, надо признать, не слишком героических эмоций. Вся эта история, имевшая такое драматическое начало, вдруг сделалась попросту смешной, не утратив при этом своей неприятной сложности. Он сознавал, что очутился в роли, еще более нелепой, чем законный муж, чье непобедимое наивное добродушие жалило его, как самая ядовитая издевка. Он уже чуть было не выпалил в ярости, что между ним и той, кто писала эти письма, навсегда все кончено, но вовремя спохватился, что это никак не вязалось бы с его ролью благородного рыцаря, и благополучно избегнул этой новой глупости. Ненависть к Сету Дэвису была единственным оставшимся у него искренним и последовательным чувством, но теперь, после ухода дяди Бена, и в ней обнаружилось что-то надуманное. Форду понадобилось искусственно распалять в себе злобу мыслями о том, что ведь письма и в самом деле могли быть от Кресси и оказались бы запятнаны грязным прикосновением этого негодяя. Быть может, тот даже прочитал их и нарочно швырнул у дороги, чтобы любой мог подобрать. Учитель медленно перебирал страницы, гадая, что мог вычитать в них посторонний человек. Взгляд его задержался на первом листке:

«Я была бы несправедлива к Вам, Джек, вздумай я выражать сомнение в Ваших чувствах ко мне, в их искренности и в Вашей вере в их постоянство, но так же несправедливо было бы с моей стороны умолчать о том, что в Вашем возрасте, я это знаю, человек способен обманывать себя и — сам того не желая — других. Вы признаетесь, что еще не решили, какое занятие в жизни избрать, и Вы постоянно, милый Джек, надеетесь на какие-то новью благоприятные перемены. Неужели же Вы полагаете, что вещи гораздо более важные, чем Ваша карьера, останутся все это время неизменны? Если бы между нами и дальше все оставалось, как сейчас, мне, которая старше и опытнее Вас, еще довелось бы, кто знает, испытать горечь, видя, как Вы переменитесь ко мне — как я в свое время переменилась к другому. Если бы я была уверена, что всегда смогу идти вровень с Вашими мечтами, с Вашими новыми надеждами, если б я всегда точно знала, каковы они. Ваши мечты и надежды, — мы еще могли бы с Вами быть счастливы. Но я в этом вовсе не уверена и не могу второй раз рисковать счастьем моей жизни. Принимая мое теперешнее решение, я не ищу счастья, но по крайней мере я знаю, что не буду страдать от разочарования и не принесу страданий другому. Признаюсь, я уже в том возрасте, когда женщина начинает по-настоящему ценить то, что особенно необходимо ей в этих краях: надежность своего положения в настоящем и будущем. Есть человек, который может дать мне это. И хотя Вы, быть может, сочтете мой подход эгоистическим, я уверена, что скоро — если уже не теперь, когда Вы читаете эти строки, — Вы поймете правильность моего решения и поблагодарите меня за то, что я его приняла».

С презрительной усмешкой, выражающей, как ему хотелось верить, горечь доверчивой, обманутой души, он разорвал это письмо, забыв, что вот уже много недель даже не вспоминал о той, которая его прислала, и что в своих поступках он уже давно предвосхитил и подтвердил ее правоту.

На следующее утро учитель проснулся хотя и после беспокойно проведенной ночи, однако же с той душевной ясностью, которая, боюсь, чаще дается молодостью и безупречным здоровьем, нежели твердыми принципами и спокойной совестью. Он убедил себя, что как единственная пострадавшая во вчерашнем происшествии сторона только он и может думать об отмщении, а под умиротворяющим влиянием раннего завтрака и свежего утреннего воздуха он даже к Сету Дэвису стал относиться не так сурово. Во всяком случае, прежде всего следует еще раз взвесить все улики против Сета и тщательно осмотреть место происшествия. С этой целью он отправился в школу на добрый час раньше обычного. Он был настроен настолько легкомысленно, что сумел даже оценить комизм собственного двусмысленного положения, не говоря уже о положении дяди Бена, и под своды сосняка на склоне холма вступил с мягкой улыбкой на устах. Что ж, его счастье, если он не предчувствовал того, что должно было произойти днем, как ничего не подозревали только что пробудившиеся птицы в лесу, разрезавшие сонный воздух первыми сабельными ударами крыльев. Один зяблик, которому предопределено было пойти на завтрак прожорливому ястребу, пока еще лениво висящему в вышине над рекой, разливался от избытка радости такими беспричинно восторженными руладами, что учитель, слушая эту глупую птицу, не удержался и тоже принялся насвистывать. Впрочем, он тут же смущенно осекся. Потому что впереди на тропе вдруг показалась Кресси.

Она, очевидно, поджидала его. Но всегдашняя ее томная самоуверенность исчезла. Усталые складки наметились в уголках сжатого рта, тени легли на виски под золотистыми колечками волос. Всегда такой ровный, твердый взгляд стал тревожным, она опасливо оглянулась через плечо, прежде чем пойти ему навстречу. Он смутился, сам не зная почему, хотя и догадываясь в глубине души, и, озабоченный лишь тем, как бы не выдать своего смущения, даже не поздоровавшись, выпалил:

— Вчера произошла возмутительная вещь. Я вышел так рано, чтобы найти виновника. Взломан мой стол и…

— Я знаю, — перебила она, сделав нетерпеливый, неловкий жест своей маленькой ручкой. — Пожалуйста, не надо больше об этом. Мать с отцом весь вечер меня донимали, с самого того часу, как Харрисоны прибежали, принесли эту новость — не терпелось им к отцу подольститься. Надоело!

Учитель растерялся. Что именно она успела узнать? Он неопределенно заметил:

— Но ведь это могли бы оказаться твои письма.

— Но оказались не мои, — просто сказала она. — Хотя должны были быть мои. Тогда бы другое дело. — Она опять замолчала и как-то стоанно на него поглядела. — Ну, — медленно проговорила она, — что ты теперь собираешься делать?

— Выясню, кто этот негодяй, — твердо ответил он, — и покараю по заслугам.

Она чуть заметно дернула плечом, и взгляд ее выразил усталость и сострадание.

— Нет, — серьезно сказала она. — Это невозможно. Их слишком много. Ты должен уехать, и немедленно.

— Никогда! — возмущенно произнес он. — Это было бы не только трусостью, но еще и признанием вины!

— Они и так уже все знают, — устало сказала она. — Но, говорю тебе, ты должен уехать. Я улизнула из дому и прибежала сюда, чтобы вовремя предупредить тебя. Джек, если… если ты меня любишь… уезжай.