- Да будет так вовеки, - пробормотал палач.

- И ты, кусок гнилого мяса, хочешь сказать, что не знаешь, кто такой Единый?

- Теперь, кажется, знаю. - Тир понял, что попал в руки к сумасшедшим. Или к религиозным фанатикам, что в сущности одно и то же, а поэтому надо вести себя осмотрительней.

- Но скажите, почему невинное занятие так оскорбило Великого и Единого? В моих помыслах...

- Почему? - Тир понял, что опять промахнулся. - Воистину нет предела... Занятие магией есть святейшее право Господа. Никто из простых смертных не может посягнуть...

- Но я...

- Закончим, - толстяк, поджав губы, остановился перед Тиром, - Я устал слушать твои нелепости.

- Погоди. - Тир не намеревался просто так сдавать позиции. - Поди сюда. Я спросить еще хочу...

Толстяк подошел поближе и на удивление внимательно прислушался

- Ты и вправду кастрат, да? - спросил Тир.

Все остальное время Тир был занят только одним. Он громко и почти без перерыва кричал. Трудно молчать, вися на дыбе. Трудно молчать, вдыхая запах собственной горелой кожи. Трудно молчать в камере пыток...

Последующие дни Тир помнил плохо. Единственное, что осело в памяти, это еда. Его наконец-то начали кормить. Как положено, хлебом и водой.

Рассудок на подобную ситуацию воскликнул бы: "Какая банальщина. Нельзя же до такого опускаться!" Но Рассудка небыло.

Вспомнив о Рассудке, Тир понял, за что ему все это... Он знал, что так приходится платить за предательство.

Толпа. Дощатый помост. Свежий запах досок. Крепкие руки стражников.

Слова складываются в кучу, с большим трудом удается следить за их содержанием и принадлежностью. Выражение ускальзывает.

Прелесть скорых судов - краткость приговора.

Уже известный Тиру Его Святейшество закончил формальную часть в крайне короткие сроки. Все и так ясно, чего размазывать? Подозреваемый, прошу прощения, подсудимый - вот. Судья - вот. Протоколы следствия - вот они, есть желающие ознакомиться? Нет? Ну вот и ладненько. Приступаем к процедурной части.

Присяжные, прошу! Ваше мнение?

Чудное единодушие! Виновен. Естественно. А раз виновен, то достоен понести наказание, которое в нашем процветающем государстве одно смертная казнь. За любой проступок! Вот только процедура этого процесса... Ну хорошо, будь подсудимый простым воришкой, то просто голову рубанули и по домам. Быстро и безболезненно. Ну будь он насильником каким-нибудь, то мог бы и на колу посидеть. Долго и нудно. Убийство - к колесу, вымогательство - виселица... Но тут случай, уважаемые присяжные, особый! Осквернитель! Богохульник премерзкий! Тут кола на заднем дворе тюрьмы мало, тут показательно должно быть! Сложный случай...

Что, самый старый член Присяжного Совета хочет высказаться? Конечно, конечно..

И вот старый, наполовину гнилой сморчок встает, тряся пыльной бороденкой. Встает и припоминает, что в году эдак Единый знает каком, был сходный случай. Служка при храме заснул, и храм тот от свечи незатушенной сгорел... Осквернен, так сказать. И служку того, после допроса, было решено прилюдно отдать на растерзание Воинам! Они того парнишку, то есть богохульника, за ворота выпустили, старый меч в руки дали и давай гонять по полям. Мол, раз осквернитель-богохульник, то и жизнь твоя в руках Божьих! Наше, человеческое мы сами решим, а вот в таких делах Господу самому надо разобраться. Вперед! Видимо, служка тот сильно Единого обидел... Не помог он ему! Выбил какойто ловкач у богохульника меч, и притащили его в город... За ноги. Долго они потом с ним развлекались. Пока он совсем в царство Единого не отошел. И эту старую заснувшую калошу утаскивают с трибуны в опочивальню, утомился видать.

Ну тут Его Святейшество заломил такую речь, что Тиру в его состоянии суть ее была так же недоступна, как и свобода. Что-то там говорилось про уважение, старость и мудрость... Подсудимому слова не давали. Не положено. Начальник стражи довольно недвусмысленно дал ему это понять. Так что Тир после трех неудачных попыток подать голос уже не пытался. Очень уж у начальника стражи перчатки на кулаках жесткие. Колдовать Тир тоже не пытался... Наколдовался уже, хватит. Да и состояние - не то что заклинание сложить, энергию не чувствовал... Только тело. Судилище закончилось несколько неожиданно. Его Святейшество милостиво соизволил подарить Тиру еще несколько дней жизни, дабы его смерть была приурочено к жертвоприношению Единому в день летнего возвращения Единого. Вот тогда-то Тиру и выдадут старый меч и выпустят в поля... Побегать. А всю знать пригласили на крепостные стены, понаблюдать за действом приведения приговора в исполнение.

И дверь с тяжелым шелестом захлопнулась. Темнота.

Три дня заживала татуировка на левом плече. И Тир все три дня чувствовал себя, как будто его опутали невидимой и неразрывной сетью. Она не сковывает движений, но на протяжении этих трех дней Тиру ни разу не удалось почувствовать даже искорки энергии. Словно ее и не было вовсе. Хитро изогнув голову, он сумел разглядеть рисунок татуировки. Желтая сфера, крепко зажатая темно-синей пятерней с кровавой окантовкой по краям.

Крепостная стена города не была похожа на все те крепостные стены, что Тиру приходилось видеть в прошлом. Те стены, что он помнил, были старыми и постепенно расползающимися на составные части. Время поработало над ними с особым старанием. Но стена, которая попадала в поле зрения Тира сегодня, была новенькой, плотно сложенной и казалась выстроенной на века. Ее еще ни разу не разваливали тяжелые осадные орудия и над ней еще не потрудились многовековые армии дождей и засух. Для этой стены все еще только начиналось.

Чего нельзя было сказать о самом Тире.

Впрочем для Тира, похоже, наступило банальное начало конца.

Он стоял в поле перед центральными воротами города, голый по пояс и ждал, когда с его рук снимут кандалы. Обещанный судьей меч болтался у него на поясе. Войско Единого Бога еще находилось в казармах и ждало своего часа. На месте будущей экзекуции присутствовал только воевода. Он лениво оглядывал Тира с высоты своего роста и чесал себя под набедренной легкой броней. Воеводе было жарко.

- Быстро не беги. Жарко сегодня. Все равно не убежишь... Чего стараться то? - сказал воевода и снова почесался. Тир не ответил.

- Дурачок... Почему они все такие тупые? Все время думают, что могут убежать... - спросил воевода у кузнеца, который разбил Тировы оковы, и теперь наблюдал, как Тир что есть духу бежит в сторону леса.

- Надеются. Только глупость все это. Куда ему... Я ж его в камере видел... Ты вот что... Воевода, слышь? Ты ребяток то своих выпусти, а не то в лес ускачет, благородным господам скучно станет. - Кузнец прикрыл широченной ладонью глаза от солнца и посмотрел на воеводу.

- Поучи меня еще... Сам что-ли не знаю, - и воевода, вскочив на коня, понесся в город.

Кузнец еще некоторое время стоял, щурясь и глядя вслед убегающему Тиру. Он даже слегка сочувствовал жертве. Кузнец по совместительству был еще и палачом.

Или хвойные иголки втыкаются в спину, или маленкие рыбки щекочут своими плавниками... Темно, влажно... Шум... Может, лес, может, омут... Где я?

Кто я? И только голос с высоты, далекий-далекий :

- Тии-и-и-и-ииир!! Тии-и-и-иииир! Это я, это меня... Это мое имя!

И вместе с именем возвращается боль! В растянутых мышцах, в вывернутых суставах, в ободранной коже.

Тир проснулся рывком и резко дернулся. Веревки, стягивающие локти за спиной, впились в тело, а маленкие иголочки в затекшей спине превратились в длинные иглы. Отрешенно Тир подумал, что боль стала неотъемлемой частью его нынешнего существования. Солнце клонилось к закату, и перегруженный адреналином мозг постоянно прокручивал события этого дня в надежде найти то ли логику событий, то ли какую-нибудь зацепку, которая бы говорила, что все это бред и кошмарный сон. А сам Тир находится в своем мире на мягкой (или не очень мягкой) постели и когда он проснется, вечно бодрствующий Рассудок ляпнет ему что-нибудь язвительное.