Затем все дружно отказались стряпать — это было сочтено унизительным, — и мы остались без обеда. Остальные часы этого блаженного дня мы провели в полном безделье: кто дремал в тени деревьев, кто курил изготовленные из кукурузных початков трубки, болтая о своих возлюбленных и о войне, кто развлекался играми. К вечеру все почувствовали неимоверный голод, и чтобы как-то выйти из затруднения, все взялись за работу на равных основаниях, дружно собрали хворост, развели костры и приготовили ужин.

Потом некоторое время все шло гладко, пока не вспыхнула ссора между сержантом и капралом, потому что каждый утверждал, что его ранг выше. Никто из нас не знал истинного соотношения этих чинов, и Лаймен, чтобы прекратить споры, уравнял их обоих в правах. Командиру такого невежественного сброда приходится сталкиваться со множеством досадных и неприятных казусов, о которых и понятия не имеют офицеры регулярной армии. Однако скоро вокруг бивуачного, костра зазвучали песни и начались рассказы, снова воцарились мир и спокойствие; немного погодя мы разровняли кукурузу в углу амбара и улеглись на ней спать, предварительно привязав у дверей лошадь, чтобы она заржала, если кто-нибудь попытается проникнуть в амбар[1].

Каждое утро мы устраивали конные учения, а днем небольшими группами разъезжали по округе, навещали дочек окрестных фермеров, весело, как свойственно молодости, проводили время, получали приглашение к обеду или к ужину, а затем, счастливые и довольные, возвращались назад в лагерь.

Так текла наша жизнь, приятная и праздная, и некоторое время ничто ее не омрачало. И вдруг однажды явилось несколько фермеров с тревожными вестями. Они сообщили нам, что, по слухам, со стороны луга Хайда движутся вражеские силы. Эта весть поразила нас как громом и вызвала в наших рядах порядочное замешательство. Какое жестокое пробуждение после столь бездумного и безоблачного существования! Слухи были просто слухами, самыми неопределёнными; и мы, в полной растерянности, не знали, в каком же направлении нам отступать. Лаймен утверждал, что при столь неясных обстоятельствах отступать вообще не следует, но скоро понял, что, если он попробует настаивать, ему придется плохо, — в такую минуту отряд не потерпел бы неповиновения. Поэтому Лаймен уступил и созвал военный совет, который должен был состоять из него самого и остальных трех офицеров; но рядовые подняли по этому поводу такой шум, что пришлось разрешить им остаться, — поскольку они уже присутствовали на заседании и принимали в нем самое бурное участие, не давая никому из нас четверых раскрыть рот. Речь шла о том, куда отступать, но все были в таком волнении, что никто не мог предложить ничего путного. Никто, кроме Лаймена. Спокойно и кратко он объяснил, что раз враг наступает со стороны луга Хайда, нам нечего особенно ломать голову: не надо только отступать навстречу противнику, а так можно выбрать любое направление. Все сразу поняли, насколько этот вывод справедлив и мудр, и Лаймен был осыпан похвалами. После чего решено было отступать к ферме Мейсона.

К этому времени уже стемнело, а так как мы не знали, когда ожидать появления неприятеля, то решили не обременять себя ни лошадьми, ни багажом и, забрав ружья, порох и пули, без промедления тронулись в путь. Очень скверная каменистая дорога петляла по холмам, темно было — хоть глаз выколи, и в довершение всего пошел дождь. Мы брели вслепую, скользя и спотыкаясь. Вдруг кто-то оступился и упал, шедший сзади споткнулся об него и тоже упал. За ним последовали остальные, и вскоре весь отряд лежал вповалку на размокшем склоне; тут к нему приблизился  Бауэре,  прижимавший  к  груди бочонок с порохом и, разумеется, тоже свалился вместе со своим бочонком; от этого толчка отряд в полном составе покатился вниз по- крутому склону, и через секунду все доблестные воины уже лежали кучей в ручье, причем те, кто очутился внизу, дергали за волосы, царапали и кусали тех, кто упал на них, а те, кого царапали и кусали, в свою очередь принимались царапать и кусать остальных — под общий хор уверений, что если им удастся выбраться живыми из этого ручья, то они скорей умрут, чем еще раз отправятся на войну, а враг пусть провалится ко всем чертям, им на это наплевать, да и все Соединенные Штаты вместе с ним! И до чего же жутко было слушать подобные разговоры и самому принимать в них участие: голоса звучали придушенно, кругом царил угрюмый мрак, мы все были мокры насквозь, и неприятель мог обрушиться на нас в любую минуту. Бочонок пороха и все ружья разлетелись при падении в разные стороны, и сердитые жалобы не утихали ни на миг, пока эскадрон ползал по раскисшему склону и шлепал по ручью, разыскивая оружие и снаряжение, на что ушло немало времени. Вдруг мы услышали какой-то посторонний звук и стали прислушиваться, затаив дыхание: по-видимому, это приближался неприятель, хотя это могла быть и корова, потому что что-то сопело, как корова. Однако мы не стали мешкать и, бросив разыскивать недостающие ружья, продолжили свой путь к ферме Мейсона со всей быстротой, какую позволяла темнота. Но вскоре мы заблудились в лабиринте маленьких овражков и отыскали дорогу только после долгих плутаний, так что был уже десятый час, когда мы добрались до перелаза в изгороди, окружавшей дом Мейсона. Тут, прежде чем мы успели открыть рты, чтобы прокричать пароль, через забор с визгом и лаем перескочила целая свора собак, и каждый пес вцепился сзади в брюки ближайшего к нему солдата и начал отступать, увлекая его за собой. Мы не могли стрелять в собак, не подвергая опасности жизнь людей, с которыми они составляли единое целое, и нам оставалось только беспомощно взирать на эту унизительную сцену, — пожалуй, за всю Гражданскую войну не случалось ничего более позорного. Света, чтобы разглядеть происходящее, было больше чем достаточно, так как все семейство Мейсона высыпало на крыльцо со свечами в руках. Старик фермер и его сын незамедлительно и без большого труда отцепили всех собак, кроме пса, доставшегося Бауэрсу,— этого пса им никак не удавалось отцепить, потому что его комбинация была им, по-видимому, неизвестна: он принадлежал к бульдожьей породе, и пасть его, очевидно, запиралась на замок с секретом; однако в конце концов они ее разомкнули с помощью кипятка, не обделив при этом и Бауэрса, который выразил им соответствующую благодарность. Питерсон Дэнлап впоследствии придумал звучные названия и для этой схватки, и для предшествовавшего ей форсированного перехода, но оба они давно изгладились из моей памяти.

Теперь мы могли войти в дом, .где нас засыпали вопросами, и скоро выяснилось, что мы совершенно не знаем, от кого и почему побежали. Тут фермер высказал все, что о нас думает: он заявил, что мы какие-то необыкновенные солдаты и что благодаря нам война несомненно кончится в срок, так как ни одно правительство не выдержит расходов на подметки, если начнет за нами гоняться. «Всадники из Мариона! Подходящее название, нечего сказать!» — воскликнул он. И осведомился, почему мы не выставили дозора там, где дорога выходила из леса на луг, и почему мы не выслали разведку, которая обнаружила бы врага и доставила бы нам сведения о его численности и обо всем прочем, вместо того чтобы в панике бросить надежную позицию из-за каких-то непроверенных слухов, — и так далее и тому подобное, пока мы не почувствовали себя куда хуже, чем после встречи с собаками: те, по крайней мере, приветствовали нас с энтузиазмом. Мы отправились спать пристыженные и совсем павшие духом, — все, кроме Стивенса. Вскоре Стивенс принялся вслух придумывать для Бауэрса костюм, который бы автоматически позволял благодарным согражданам любоваться его боевыми рубцами или скрывал их от взоров завистников, смотря по обстоятельствам. Однако Бауэре был не в настроении шутить,, и началась драка, а к тому времени, когда она кончилась, у Стивенса уже хватало хлопот с собственными боевыми рубцами.

Потом мы ненадолго уснули. Но этим дело не кончилось, хотя, казалось бы, у нас уже было достаточно приключений для одной ночи. Около двух часов мы были разбужены громким окриком, донесшимся от перелаза, и дружным лаем собак; через секунду весь дом был уже на ногах, и его обитатели метались по комнатам, пытаясь узнать, что случилось. Оказалось, тревогу поднял всадник, прискакавший предупредить нас, что из Ганнибала вышел батальон федералистов, которому приказано вылавливать и вешать отряды вроде нашего; он добавил, что нам нельзя терять ни минуты. Теперь перепугался и фермер Мейсон. Он поспешно выпроводил нас из своего дома и велел одному из своих негров отвести нас за полмили в овраг, где мы могли бы спрятаться сами и спрятать наши ружья, сразу выдававшие, кто мы такие. Дождь лил как из ведра.

вернуться

1

У меня осталось твердое убеждение, что лошадь была привязана к двери именно с этой целью, и мне известно, что того же мнения придерживался по крайней мере еще один из моих собратьев по оружию, — мы с ним тогда дружно восхищались остроумием этой военной хитрости; но три года тому назад, когда я снова побывал на Западе, м-р А. Дж. Фьюк, также служивший в нашем отряде, сообщил мне, что это была его лошадь, что он оставил ее на привязи у дверей просто по рассеянности и что, приписав этот маневр его стратегическим талантам, мы оказали ему незаслуженную честь. В доказательство он сослался на тот многозначительный факт, что лошадь к двери больше ни разу не привязывалась. Сам я об этом раньше как-то не подумал. —М. Т.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: