— Да! — ответил я отрывисто. Этот постоянный вопрос моих американских собеседников стал раздражать меня.

— Откуда?

— Русский!

— Я тоже русский! — неожиданно сказал разносчик. — Мы соплеменники.

Я присмотрелся к нему внимательнее. Действительно, в этом лице не было ничего американского. Такой нос и кислое выражение вокруг углов рта могли происходить только из Гродно или Вильны.

— Откуда вы? — спросил я в свою очередь.

— Ковно! — ответил разносчик.

— Вы еврей? — задал я щекотливый вопрос.

— Нет, русский! — обидчиво возразил мальчик.

— А как ваша фамилия?

— Гейман!

— Какой же вы нации? — настаивал я.

— Я говорю вам: был русский, теперь стал американец.

— В России разные люди! — доказывал я. — Есть и русские евреи!..

— Полно морочить! — сердито возразил мальчик. — В России русские, а евреи в Жидовии…

— А где Жидовия? — спросил я улыбаясь.

— Ну, там! — неопределённо пояснил мальчик. — Палестина… Святая земля…

— А какой вы веры? — подошёл я к вопросу с другой стороны.

— Веры? — беззаботно переспросил мальчик. — Никакой!..

— А родители ваши? — приставал я.

— Родители умерли!

— А какой они были веры?

— Вы бы их самих спросили! — раздражительно возразил мальчик. — Я не знаю!..

Я затруднился, как продолжать расспросы. Этот молодой сын переселенца из России уже успел до такой степени сродниться с американской толпой, что утратил ясное воспоминание о своей бывшей национальности, и не в моей власти было оживить его память.

— Что вы стоите? Садитесь! — пригласил я его.

Он пренебрежительно посмотрел на негра.

— Я лучше пройду к кондукторам! — сказал он.

Этот потомок Агасфера успел всосать в себя все предрассудки американской улицы, и его пренебрежение "к чёрной коже" едва ли уступало высокомерию "сотни виргинских фамилий", кровь которых считается самой благородной во всей Америке.

Я последовал за ним в комнату кондукторов, так как мне хотелось сделать ему ещё несколько вопросов. Оказалось, что его увезли из Европы трёхлетним мальчиком, но он помнил ещё эмигрантский пароход, большую бурю на море, когда посуда падала со стола и кругом все болели морской болезнью. Родители поселились в Чикаго. Отец шил сапоги, но уже шести лет мальчик остался круглым сиротой. Его приютила какая-то старая немка, а с десяти лет он уже сам зарабатывал себе хлеб продажею газет.

— Что же, можно жить этим? — полюбопытствовал я.

— Ещё как! — похвастал мальчик. — Я теперь на службе у компании. Для них продаю. Пять долларов жалованья в неделю. А если бы самому на себя продавать, десять можно заработать!..

Продранные локти его куртки как-то плохо вязались с этими хвастливыми речами.

— А ночью тоже продаёте? — спросил я.

— Много, — ответил мальчик. — Весь поезд не спит. Кроме спальных вагонов нельзя спать… А у нас в Чейене борьба атлетов, — джентльмены очень интересуются!..

Действительно, в газете на видном месте красовались два продолговатых мешка, соединённых под углом и оплетённых сверху какими-то канатами, что должно было изображать обнажённых борцов, обвивших друг друга руками. Внизу была короткая надпись: "Кто кого?".

— А что я вас хочу спросить? — вдруг обратился ко мне разносчик. — Есть ли в России общества?

— Какие общества? — переспросил я.

— Такие, тайные, как у нас в Америке! — ответил мальчик.

— Разве в Америке есть тайные общества? — с недоумением спросил я.

— Как же, куча!.. — сказал мальчик. — Вот! — И отвернув лацкан куртки, он показал мне какой-то странный знак в виде медали с вырезанной на ней козлиной головой с длинными рогами, закрученными фантастической спиралью. — Это "Молодые козлы"! — пояснил мальчик, принимаясь отчищать рога рукавом куртки. — Не правда ли, как красиво?.. И ещё есть много: "Странные парни", "Супруги белой звезды", "Миссурийские хорьки"… Не перечтёшь всех!..

— И все тайные? — спрашивал я.

— Конечно! — отвечал мальчик.

— Зачем же? — недоумевал я.

— Да если бы они не были тайные, кто бы пошёл к ним? — объяснил мальчик.

— Что же вы делаете, — спросил я, — в обществах этих?..

— О, только хорошее! — уверял мальчик. — Собираемся вместе, пьём пиво, а то пунш заварим… Пляшем с девушками!.. Ну, конечно, касса есть… Это, как водится, везде… Ещё и ордена есть, ордена выдаём!.. — прибавил он через минуту.

— Какие ещё ордена?

— А у вас ведь есть ордена, там, в Европе!.. Ну, и у нас также… Кресты, звёзды с лентами… Наш президент наденет мундир, так лучше старого Биля…

Последнее фамильярное имя относилось к Мак-Кинлею.

— У меня тоже лента есть и мундир! — прибавил мальчик. — Только я их не ношу в будни. Но я заставил снять с себя портрет и отправил в Ковно: пусть полюбуются!..

— Кому? Родным? — полюбопытствовал я.

— Я не знаю родных! — возразил мальчик. — А послал прямо лорд-мэру. Ведь в Ковно есть лорд-мэр, я думаю… Ну а в России есть такие общества? — возвратился он к прежнему вопросу.

Я решительно не знал, что отвечать ему. Действительно, есть ли в России что-нибудь соответствующее обществу "Молодых козлов" или "Миссурийских хорьков"?

— Не знаю! — сказал я, наконец. — Масоны, может быть… Да и то!.. Нет, не могу сказать!..

— Что масоны? — презрительно подхватил разносчик. — Старые шуты с их черепами да заступами!.. Нам из могил ничего не нужно. Мы свежие, молодые!..

Он подхватил папку с газетами и отправился в другие вагоны искать джентльменов, интересующихся борьбой атлетов. Я осторожным шагом направился назад по коридору, в каморку нашего чёрного лакея из студентов.

Он по-прежнему сидел за столом, но вместо "Гинекологии" так же внимательно читал газету, то самое место, которое описывало смерть двух негров.

Мне было неловко завести разговор, и я присел на скамейку, ожидая, когда он кончит.

Через минуту негр действительно поднял голову. На лице его было какое-то странное, упорное и вместе с тем мечтательное выражение, совершенно не соответствующее ужасной трагедии в Джефферсон-Сити.

— Скажите, пожалуйста, вы читаете по-немецки? — обратился он ко мне.

— Читаю, — ответил я. — А что?

— Недавно в медицинском журнале я прочёл, — медленно произнёс негр, — в Базеле профессор эстетической химии приготовил средство…

— Эстетической химии? — усомнился я. — Никогда не слышал…

— Да! — упрямо продолжал негр. — Приготовил мытьё совсем новое, против загара и родимых пятен…

Я продолжал недоумевать.

— Только один раз помыться, — самые смуглые белеют… — настаивал негр.

Я посмотрел ему в глаза. Нет, по-видимому, в нём не было ни капли сумасшествия. Но безумная мечта — при помощи какого-нибудь чудесного снадобья побелеть и уподобиться белому — жила в его душе и теперь, лицом к лицу с жестокой жизненной трагедией, вычитанной из газетных строк, внезапно вырвалась наружу.

— Как вы думаете? — задумчиво продолжал негр. — Возможно ли это?..

Я опять посмотрел на эти толстые губы и шерстистые волосы. Они мало бы выиграли даже при белой коже.

— Решительно невозможно! — сказал я уверенным тоном. — Лучше вы не думайте об этом!..

Поезд опять замедлил ход, приближаясь к Джексону, где должна была произойти смена прислуги.

— Я хотел бы предложить вам маленький подарок… — сказал я, доставая из кармана доллар.

— Вот спасибо!

Негр встряхнулся, как будто сбрасывая с себя долой все тяжёлые мысли, и лицо его просияло. Это опять был весёлый простодушный малый, будущий доктор и настоящий лакей, не унывающий ни на минуту в борьбе с бедностью и трудом.

— Спасибо, сударь! — повторил он, широко скаля зубы. — Это мне пригодится!..

И он замотал головой так энергически, как будто никакие мечты о Дездемоне не входили никогда под этот широкий череп.

— Галло, Джонни!..

Высокий мулат с чемоданом под мышкой вскочил в вагон.

— Торопись, а то твой поезд уйдёт!..