Так думал я, Аменопис, и принятое решение ободрило меня и успокоило мою смятенную душу. Теперь я ждал уже с нетерпением призыва Ненху-Ра, готовый высказать ему все, что считал непреложным и справедливым...

И вот час, решительный час моей жизни настал. Я получил приказание прибыть на кровлю храма в час, когда посвященные в таинства жрецы читают судьбы, от века начертанные в звездной книге неба.

Пройдя множество внутренних дворов, из которых каждый имел свое название, я поднялся по гранитной лестнице и ступил на площадку кровли.

Ночь покрывала долину Нила. Слабый отблеск ярко горевших на черном покрове светил падал на священные воды и мерцал на пустынной равнине. Необъятная, темная даль расстилалась впереди, и позади лежавший дивный Мемфис окутан был мраком, ибо давно уже был возвещен час, в который надлежало тушить огни.

Несколько жрецов в молчании созерцали течение небесных светил. При моем появлении один из них подошел ко мне:

— О, трижды счастливый Аменопис! — воскликнул он, — ты пришел сюда, как простой смертный, душа твоя сгорает от жажды познания, и ты выйдешь отсюда обладателем мудрости, хранимой нами из рода в род!.. Взгляни!..

С этими словами жрец указал мне на темную синеву неба и ярко горевшие в нем звезды.

— Тебе непонятна теперь связь, соединяющая небесные области с земной сферой! — продолжал он, все более и более одушевляясь с каждым словом. — Но наша земная сфера служит только отражением бесконечного... И там, в лазури, скрывающей землю, предначертано все то, что должна вместить в себе земля. Там — действительность, здесь — ее отражение. Там начертано все, что должно совершиться, а здесь оно только осуществляется. Смотри, Аменопис, вон горит и твоя звезда, под которой ты родился!..

Я взглянул по направленно, указанному мне жрецом. Над вечернею звездою, уже совершившею свой путь и едва мерцавшею, готовясь погрузиться в бесконечность, я действительно увидел незнакомое мне светило. Его блеск не походил на звездный: он горел ярко-синим огнем, лучи его переливались красными отблесками, а срединная часть, самое ядро, чернело, как бы заслоненное от глаза.

— Ты видишь твою звезду, Аменопис, — продолжал жрец. — Чудная звезда! Она стоит высоко над зенитом, ее сияние горит и не меркнет, но смерть внутри нее! Она мертва, не умирая, она живет, успев уже умереть!.. Наши письмена ничего не говорят нам о столь дивном предназначении судьбы, и лишь один великий Ненху-Ра может составить твой гороскоп.

Я вперил глаза в звездное небо. Вот она, моя звезда!.. Прообраз моей жизни, таинственный символ моего бытия!.. В нем смерть и жизнь!.. Дивными и непонятными казались мне слова жреца. Что хотел он сказать?.. Возможна ли, мыслима ли жизнь в одно время со смертью?.. Сомнение брало меня, но чем дольше я вглядывался в мою звезду, тем все более и более начинало мне казаться, что в ее блеске, в короне, окружавшей ее ядро, как то бывает при затмениях светил, играет и переливается сила жизни, а самое ядро, черное и мрачное, хранит в себе холодный покой жизни.

Я уже не слышал дальнейших слов жреца, продолжавшего указывать мне на небесные светила и разъяснять их таинственную связь с земной жизнью. Я бы простоял так целую ночь, вглядываясь в мою звезду, как раздался голос сторожевого жреца:

— Преклонитесь!.. Великий Ненху-Ра идет!..

Я выпрямился. Ненху-Ра в полном жреческом одеянии поднимался по лестнице.

Два остававшихся на кровле жреца и я — все мы приложили наши руки к сердцам и приветствовали бывшего служителя Озириса и Изиды.

— Она сияет, сын мой! — заговорил Ненху-Ра, — но блеск ее и течение еще загадочнее, чем линии твоего чела и руки.

Будущее твое сокрыто даже и от моих глаз, но смысл его я предугадываю...

Ненху-Ра сделал знак рукой, и жрецы удалились. Мы остались вдвоем. Тогда служитель Атона положил руку на мою голову и, подняв взор к сверкавшему звездами небу, торжественно произнес:

— Я, слуга Атона, единого нашего Бога, принимаю тебя, Аменопис, в священную касту жрецов... Отныне...

— Отец мой, — прервал я его, — выслушай меня. Не произноси приговора твоего прежде, чем я не поведаю тебе моих сомнений!..

— Говори, сын мой! — отвечал Ненху-Ра ласковым тоном, в котором слышалось, однако, некоторое удивление.

— Отец мой, я, Аменопис, уроженец страны Вефиля, и род мой идет от колена Левиина. Бог Израиля есть и мой Бог. Могу ли я изменить вере отцов моих, поклоняясь могущественному Атону?.. Мне ли принять служение ему!..

— О сын мой, — прервал меня Ненху-Ра, — ты говоришь — мой Бог, Бог Израиля! Что думаешь ты? Или Великий Атон, жизнедавец, не есть Бог? Бог один! Выслушай меня и вникни! Слушай, что говорит жизнедавец Атон!..

Старец вынул из складок своей одежды папирус и развернул его перед моими глазами.

— Читай, Аменопис! — воскликнул он.

— Но, отец мой, — возразил я, — ночь темна, и я не могу разобрать начертаний.

— Тогда я, служитель Атона, прочту тебе его слова, чтоб вывести тебя из мрака вечной ночи.

Ненху-Ра взял папирус обеими руками и поднял его над головой. Затем, обратив свой взор к небу, он медленно начал читать наизусть, как бы припоминая каждое слово.

— И сказал жизнедавец Атон, — говорил он, — « О произведение гончарной мастерской Хнума, Мне принадлежит власть над вселенною. То, чем ты владеешь, исходит от Меня. Но знай, что пища, которою ты питаешься, не спасет тебя от смерти. Не избавит тебя от немощей одежда, которою ты укрываешься. Ты преуспеешь, если язык твой научится истине; ты погибнешь, если язык твой научится лжи».

Ненху-Ра промолчал секунду и начал снова:

— И говорит великий жизнедавец Атон: «О, изделие Хнума, твое существо составлено из трех частей. Мне принадлежит первая часть твоего существа. Вторая принадлежит тебе; третья — нам обоим. И принадлежащая Мне — есть твоя душа. Принадлежащая тебе — твои дела. То же, что принадлежит Мне и тебе — есть твои молитвы ко Мне. Ты должен просить Меня в своих нуждах, и от Моей благости зависит внять тебе!..» И еще говорит великий жизнедавец Атон: «О, дитя Хнума! Чти Меня — и ты Меня познаешь! Бойся Меня — и ты Меня узришь! Поклоняйся Мне — и ты станешь предо Мною!»

Ненху-Ра умолк.

Я старался вникнуть в смысл произнесенных им слов. Что хотел сказать великий жрец? Отождествлял ли он Бога Израиля с жизнедавцем Атоном? Хотел ли он сказать, что Бог один? Но ведь это мне говорил тот, кто охотно служил Осирису и Изиде, да и теперь принял новую веру лишь потому, что это было прихотью нового фараона, Мехи, как он тайком называл? Неужели мой учитель – лицемер и вернётся к старым богам, едва принуждение минует? Закон евреев запрещал служить и поклоняться солнцу и луне, а Атон сам соотносился с солнечным шаром. Но ведь и некоторые из колен Израилевых именовали Вечного и единого Солнцем правды.

И я осмелился спросить Ненху-Ра.

— Отец мой, — сказал я, — но если единый Бог — жизнедавец Атон, то можно ли поклоняться ему и вместе Озирису и Изиде?

— Иногда то, что ты полагаешь за истину, всего лишь вредные домыслы расстроенного сознания. Но если б это и было так, что из того? Пойми меня, сын мой, — отвечал жрец, — Озирис и Изида — таинственные прообразы. Есть в мире добро и зло, и самая жизнь есть борьба добра и зла. Добро — Озирис, зло — Сет. Как думаешь ты, сын мой, откуда почерпнуты слова, прочитанные мною тебе, как вещания жизнедавца Атона?..

— Я думаю, отец мой, что мудрость открыла их служителям Атона...

— Мудрость?.. О сын мой, помнишь ли ты годы неволи твоих соплеменников? Они жили среди египтян, их религия — божественное откровение Иеговы — стала достоянием жреческой науки. Не думай, чтобы человеческая мудрость могла дойти до слов, возвещенных мною тебе! Все, что есть истинно в сокровенной религии жрецов, — все почерпнуто из книг твоего народа!..

— Но тогда, отец мой, к чему же было изменять закон, самим тобою названный божественным? к чему изменять смысл откровения и не исповедать открыто веры Израиля?..