— Подумай, что ты говоришь? Как можно в одно и то же время утверждать, что любишь и чтишь Бога, и притом ставить свою человеческую волю, выше Его повелений. Кажется, это хула на Святого Духа, а про неё было сказано, что она не простится ни в этом времени, ни в будущем.

— Прошу, оставим это. Я не имел особых намерений противиться воле Божьей. Но вспомни, что я долго оторван был от мира, что я много страдал, покоряясь Всемогущему Творцу. Теперь же, когда я обрёл жизнь и силу, вернулся вновь к человечеству, я желаю лишь одного: вкусить полнее этот обретённый мной драгоценный дар. Потому и подумал о себе, — я замолчал на долгое время, глядя на отвернувшуюся в задумчивости от меня Агнессу. — Что же касается «твоего» и « моего», то мудрецы, которых я знаю, говорили так, и я не вижу в этом ничего дурного. Я высказал лишь первое, о чём я подумал, ведь закон, о котором ты говоришь, чужд и непонятен для меня… Но верь, любовь к тебе горит в моем сердце…

— Оставь! — прервала она меня. — Я не знаю, не могу понять многого из того, что говорил ты мне. Мне страшно подумать, что я вижу перед собой человека бессмертного…

— Не бессмертного, Агнесса, нет! Только способного долее сохранить свою жизненную силу, чем другие. Что такое столетие, два, три — даже тысячелетие? Не простая ли это условность?..

Девушка ничего не отвечала на мои слова. Я понимал, что трудно было воспринять ей то, что, по-видимому, было сверхъестественным, не согласным с общим порядком вещей…

Луна заходила, и сквозь решетку окна теперь мигали лишь звезды, яркими точками горевшие на почти темном небе.

Я снова почувствовал усталость, но не ту, в которую впадал во времена моего заточения, когда тело мое было лишено питания и воздуха — теперь я чувствовал усталость здоровую, потребность живительного сна.

Видимо, утомлена была всем пережитым и Агнесса.

— Прощай, Аменопис, — ласково сказала она. — Отпусти меня — о многом надо подумать мне и тебе. Завтра мы увидимся.

Я отворил двери комнаты и, проводив девушку, заснул крепким сном.

Глава XII.

Прежде, чем продолжать мою повесть, я должен пояснить, почему встретили меня с таким необычным почетом добрые мусульмане, сразу провозгласившие меня своим повелителем.

Было бы утомительно передавать шаг за шагом все события первых дней моего владычества и те пути, которыми самому мне выяснилось положение, в которое я был поставлен.

Пророк Магомет, соединивший в своем лице верховную духовную и светскую власть, умер, не назначив себе преемника. Его последователи тотчас разделились на две враждебные партии — одна хотела иметь наместником Магомета — халифом — зятя пророка Али, другая — набожного Абу-Бекра. После упорной борьбы Абу-Бекр, не имевший, в сущности, никаких прав на престол, восторжествовал.

И по смерти Абу-Бекра престол не достался Али, но перешел в руки Османа. Лишь по смерти этого последнего Али сделался халифом. В это время Ибн-Эль-Асса завоевал Египет. Соединившись с Моавиагом, он свергнул с престола Али, и Моавиаг сделался халифом.

Али был преследуем и изменнически убит вместе с одним из своих двух сыновей. Другой же был убит позднее почти со всеми своими детьми людьми Язида, сына Моавиага.

Эти события послужили причиной разделения магометан на две резко отличающиеся секты — первая признавала законность владычества Абу-Бекра, Омара и Османа, хотя и не отвергала законности правления Али. Вторая только Али и его потомков признавала законными властителями.

К этим политическим разногласиям присоединились религиозные. Первая секта получила название суннитов, вторая — шиитов.

Число последователей Али быстро увеличивалось, но при этом и самые сунниты разделились на несколько партий. Сильнейшей из них была признававшая в потомках Али соединение высшей духовной и светской власти.

Неизвестная судьба Измаила, сына Джафара, правнука сына Али Хусейна, дала повод сложиться легенде, которая и послужила причиной необычайного эффекта, произведенного моим появлением.

Измаил ибн Джафар, законный наместник Магомета и властитель правоверных, не был убит, подобно своему прапрадеду и отцу последнего: святой, оскорбленный и разгневанный нечестием, хотел было проклясть мусульман за их вину. Но среди них были и праведные — те именно, которые не признавали законности династии оммиадов и верили, что настанет время, когда воцарится дом Али.

Ради них Господь пощадил отступников. Но тяжелая вина должна была быть искуплена. И вот искупить ее должен был тот же Измаил-ибн-Джафар — он должен был явиться спасителем мусульман.

Пророк извел его тайно в Египет и заключил в твердынях Мемфисского храма, обращенного в мечеть. Измаил ибн Джафар получил от пророка дар долгой жизни. Он, в своем заточении, не вкушая ни пищи, ни питья, не омывая своего тела и не подстригая волос, должен был постоянной молитвой умилостивить Аллаха и его пророка. Все правоверные шииты, то есть собственно исмаилиты, признававшие истинность этого сказания — также должны были непрестанными молитвами умилостивлять Аллаха и просить пророка, чтоб он скорее явил правоверным своего истинного наместника.

Измаил ибн Джафар мог явиться каждую минуту. При мечети Мемфиса, на приношения правоверных, воздвигнут был роскошный дворец, который должен был принять Измаила. Знатнейшие из шиитов приносили в дар своих дочерей, которые считались женами Измаила и жили в его дворце под строгим присмотром.

Ежегодно в мечеть Мемфиса стекались толпы мусульман — преимущественно из Персии, где особенно сильна была секта исмаилитов — на поклонение месту, где заточен был Измаил ибн Джафар. Ежедневно происходили торжественные моления о том, чтобы явился ожидаемый имам.

И вот, в день празднования спасения Измаила, во время обычной молитвы о появлении его, я, Аменопис, предстал глазам правоверных…

Моя наружность, мое неожиданное появление, совпадение с настроением людей, пред которыми я предстал — все заставляло видеть во мне именно давно ожидаемого имама, наследника Магомета.

С моим появлением должен был воцариться дом Али и настать славное время могущества правоверных.

Отсюда был понятен восторг, с которым я был принят, непоколебимая вера в мои слова, которых было достаточно, чтобы изменять обычаи и законы, установленные самим Магометом.

Прошло несколько дней, прежде чем я, всевозможными путями, выяснил, наконец, себе свое положение и роль, которую я играл.

О, как убеждала меня Агнесса отказаться от моего положения, с каким жаром доказывала она мне, что лишь закон Христа ведет к спасению.

Я видел, как воспламенялась душа христианки; я видел, что она убеждена в истинности своей веры. И я не разрушал этой веры, как не считал правым разрушать веры и в истинность закона Магомета.

— Не все ли равно, во что ни верит человек? — рассуждал я. — Важно лишь, чтобы он верил…

Новые мысли являлись у меня, возвращенного к жизни и захваченного ею. Я думал, что лишь избранные из среды людей могут вести человечество к истине, которая должна сменить условность, какой считал я и закон Магомета, и закон Христа…

И я считал себя одним из таких избранных. Путь к истине, как думал я, был уже намечен передо мною, и я буду следовать им. Но пусть не коснутся смертной борьбы, мне предстоящей, те, кто может погибнуть в ней.

Я не хотел разрушать малое в надежде дать великое.

Я — верховный имам шиитов, глава исмаилитов, наместник пророка — я обладал дивной, неограниченной властью над своими последователями.

Пусть же эта власть послужит мне для того, чтобы уничтожить несправедливость, царящую между людьми, давящую их, пусть она направится к тому, чтобы на земле дать им радость и счастье, создать обетованное царство!

Мне принадлежит верховная светская и духовная власть. Слово мое должно быть законом — тогда для моих последователей будет грех только в нарушении моего слова, для них не останется места борьбы и сомнению, ибо истина всегда будет пред их глазами; эта истина — я…