Взор мой обратился к высоким стенам, из-за которых выставлялись зеленые вершины деревьев, серебрившиеся при свете месяца, и откуда доносился до нас аромат цветов.
— Вероятно, там! — решил я, и, как бы в подтверждение моих слов, за стенами послышались звуки тихой музыки, и стройный хор свежих женских голосов покрыл говор пирующих.
Все смолкли при первых звуках. Молодые федаи были поражены больше всех: они замерли, веки их приковались к стенам сада, и грудь тяжело дышала…
Оживились при звуках этого пения и суровые, пожилые даи. На лицах их отразилось то же волнение, которое охватывало и полных жизни юношей.
Звуки музыки и пения становились все слышнее и слышнее, как бы приближаясь к нам. Служители вновь наполнили кубки, и Мегди, приподнявшись со своего ложа, воскликнул:
— Выпейте, дети!.. Вино услаждает жизнь!.. Пейте!..
Он сам осушил кубок, и все, в том числе и я, с громкими криками восторга последовали его примеру.
Мегди хлопнул в ладоши. В то же мгновение площадка, лежавшая перед террасой и примыкавшая к стенам, ограждавшим сады, осветилась множеством факелов. Девушки в белых одеждах сменили прислужников и осыпали нас дождем цветов. Среди ярко освещенной площадки забил высокий фонтан и рассыпался тысячами игравших всеми цветами и сверкавших брызг водяной пыли…
Я чувствовал, как голова моя начинает кружиться и от выпитого вина, и от одуряющего аромата цветов, и от яркого света, и от этого все громче и громче звучавшего усладительного нения.
Все начинало в моих глазах сливаться в одну чарующую, волшебную картину. Мои чувства как бы вдруг приобрели необычайную остроту, сердце судорожно билось, кровь обращалась быстрее и быстрее, и вместе с тем сладостное чувство жизни, какой-то беспричинной радости переполняло мою грудь и охватывало все мое существо.
Но вот высокая стена сада, ярко освещенная светом факелов, вдруг раздвинулась, и оттуда, из темной глубины, казалось мне, выпорхнул рой чудных видений… Одна другой прекраснее, в упоительном танце, носились перед нами толпы танцовщиц, сверкая золотом и драгоценными камнями, то сплетаясь в длинные вереницы, то разбиваясь живописными группами вокруг фонтана…
Мне казалось, что ноги их не касаются земли, что сами они реют в дрожащей воздушной сфере, что свет факелов не отражается от них, но как-то дивно проходит сквозь их одежды и тело…
Сладостный восторг охватывал меня все с большею и большею силой. Казалось, мое тело не имеет веса, и сам я точно несусь вслед за этими мелькающими передо мной прекрасными видениями.
Мелодия пения звучала все нежнее и страстнее. Тише становился и звон аккомпанировавших ей лютен, как бы замирая где-то вдали. Вместе с тем плавнее и тише делались движения танцовщиц…
С трудом оторвал я свой взор от чудной картины и взглянул на пирующих. О, какие лица увидел я!.. На каждом из них отражалась такая энергия, такое страстное одушевление, что даже пожилые дай выглядывали юношами: взоры их сверкали огнем, щеки горели румянцем, свежие венки из роз покрывали их раскинутые по плечам волосы…
Да, то был жизнерадостный праздник, на котором человек праздновал свою тесную связь с землей и не хотел знать ничего, кроме этой земной жизни и ее скоро проходящих, но захватывающих наслаждений!..
Юные прислужницы, блиставшие красотой, внесли чаши с благовонным курением. Наркотический дым облаками поднимался из чаш, расплывался в упоенном ароматами цветов воздухе и легкой синеватой пеленой заслонял пламя светильников.
Одна за другой танцовщицы оставляли площадку и, вбегая на террасу, опускались около ложа пирующих на ковры живых цветов.
Но музыка лютен по-прежнему звучала в отдалении, чаруя и убаюкивая слух…
Еще раз наполнились кубки и еще раз, как в тумане, прозвучал голос старого Мегди:
— Пируйте!.. Верных мне ожидает вечное блаженство, лишь слабый намек на которое дает вам настоящее.
Голова моя закружилась, в глазах потемнело, и я склонился к изголовью своего ложа.
Я не ощущал никакой боли, ни даже усталости. Какая-то сладкая истома охватила мое тело и лишила меня всякой воли над собой. В ушах моих раздавались звуки музыки, я обонял чудный аромат, но мне не хотелось двигаться… С каким-то сладким замиранием, чудилось мне, я быстро лечу вниз со страшной быстротой или точно качаюсь на мягких, колеблющихся, ласкающих меня волнах…
С трудом приподнимаю я веки, озираюсь вокруг — и не могу понять, во сне я или наяву: мягкий свет ласкает мои взоры, та же мелодия лютен звучит в ушах, но я уже не вижу пирующих, и перед глазами моими лишь высятся стены цветочного шатра…
Мое ложе тоже осыпано цветами… А там, вокруг меня, тихо двигаются в такт музыки, цветами же увенчанные, воздушные видения, то приближаясь ко мне, то отдаляясь от меня…
Весь полный неизъяснимого восторга, я простираю к ним руки…
И вот одна из них отделяется и приближается ко мне… Я приподнимаю голову и вперяю в нее свой пылающий взор…
— Агнесса! — восклицаю я, — моя Агнесса!..
Я беру ее за руку, вижу ее, ощущаю… И она тихо склоняется к моему изголовью…
Глава XVI.
Когда я открыл глаза, первое, что я заметил, была знакомая обстановка помещения, занимаемая мною во дворце Мегди.
Смутно припоминал я пиршество, и вдруг вспомнил все происшедшее со мной.
— Агнесса! — воскликнул я, приподнимаясь. Но вместо нее к изголовью постели приблизился, к несказанному моему удивлению, мой верный Бедр-ал-Джемал и, став на колени, поцеловал край моего одеяла.
— Будь здрав, повелитель, — приветствовал он меня. — Агнесса, твоя невольница, и другие твои жены и невольницы целуют прах ног твоих!.. Все они остались, согласно твоему приказанию, под охраной и надзором дая иракского!..
— Как? — вскричал я, — но Агнесса была со мной!..
— Господин мой! — с сокрушением проговорил Бедр-ал-Джемал, — ты изволил быть на пиру Мегди!.. Гашиш ввел в усыпление твои чувства!..
Гашиш!.. Это слово объяснило мне все — и мое непонятное возбуждение и чудные грезы…
Но неужели то были только грезы?..
— Нет! — вскричал я, — я видел ее!..
— Повелитель, ты принял за Агнессу одну из невольниц Мегди!
Я подавил вздох, готовый вылететь из моей груди…
— Но ты, мой верный Бедр-ал-Джемал, — как очутился ты здесь?..
— Согласно твоему велению, господин! Пять тысяч преданнейших и отважнейших из людей твоих собрались около крепости и готовы броситься на нее по первому твоему знаку!..
Мысли мои, наконец, прояснились, и я вспомнил все отданные мною приказания.
— Благодарю тебя, храбрый Джемал, — сказал я, — но нельзя отплатить злом за оказанное нам гостеприимство.
— Как! — в испуге вскричал Джемал, — повелителю угодно оставить крепость во владении Мегди?..
— Нет, Джемал, я не хочу только без нужды употреблять насилие… Мы достаточно богаты. Попробуем, не продаст ли он нам замка?..
— Этого никогда не будет, повелитель!..
— А все-таки попробуем! — отвечал я, поднимаясь с постели.
Джемал с благоговением бросился мне прислуживать.
— Как только я пойду к Мегди, вели людям приблизиться под каким-нибудь предлогом к воротам крепости, — приказывал я Джемалу. — Возьми с собой троих отважнейших — ты вместе с ними будешь присутствовать при моих переговорах с Мегди. Если он продаст крепость и потом откажется от договора — тогда мы вправе будем употребить силу!.. Пусть воины готовы будут по первому знаку ринуться в крепость!.. Да не забудь скрытно пронести с собой зеленое знамя пророка!..
Джемал, видимо, сомневаясь в моих словах, тем не менее поспешил исполнить мои приказания. Через два часа он явился ко мне в сопровождении трех воинов.
— Веления твои исполнены! — сказал он.
— Хорошо, Джемал… Следуйте за мной!..
В сопровождении своей свиты я торжественно приблизился к дворцу Мегди и велел сказать ему, что посланный Измаилом желает видеть его, чтобы поблагодарить его за гостеприимство и отправиться в дальнейший путь.