— Почему проснулся? — говорю. — Может, он и не засыпал никогда, только ты не видел. Я вообще спать не люблю. Только время зря терять. Не то, что некоторые. — Это я Димку немножко подкусил, насчет некоторых.

— Ну, ладно, ладно, чего ты, — великодушно буркнул Димка. — Это так говорится: «В нем проснулся художник». Значит, воображение у человека работает.

— Это другое дело, — успокоился я.

Про воображение мне часто говорят и в школе, и дома. Не так, правда, иногда радостно, как Димка сейчас, но что работает оно у меня, это уж точно.

В общем, красивого Илью Муромца мы с Димкой соорудили! На совесть поработали. Бабушка первый раз увидела, даже перепугалась. Но потом тоже полюбила нашего богатыря. «Он, — говорит, — как часовой стоит».

Этого Муромца мы и решили теперь на парусе нарисовать. Надо только материалу у бабушки выпросить.

Ты знаешь, как Димка рисует хорошо, — начал я с подходом.

— Знаю, знаю, — сразу насторожилась бабушка. — А как потонете на своем плоту, кому я буду пенки с топленого молока снимать?

— Да что ты, бабушка! Разве в этой речке можно утонуть? Там на живот ляжешь, а спина сухая.

— Ой? — удивилась бабушка. — И давно Терешка так обсохла?; А я и не видела, старая. Так вы уж осторожней плавайте: животы обдерете, а у меня вся марганцовка вышла.

Ох, ну и хитрющая у меня бабушка! Сейчас в аптеку пошлет за марганцовкой. Всегда она так. Заведет, заведет издалека, как, например, по радио передачу из космоса слушала, как космонавты в своем корабле чистоту наводят, а потом:

— Слетай, милок, в ларек, у меня мыло вышло.

Но на этот раз я ошибся. Бабушка не послала меня ни в аптеку, ни в ларек. Она спокойным голосом преподнесла такую новость, что я даже растерялся.

— Речка, — сказала она, — никуда не убежит. А сгоняли бы вы завтра с Лёлиными девчончишками в лес. Там ягода, говорят, такая пошла, насыпная. Я бы поела в охотку, с молочком. Но ведь не дойду уж до леса. И Лёля приболела. Обещала своих девчончишек послать, да боязно все-таки их одних отпускать. Вот вы с Митрием и проводите их.

Тетя Леля — это бабушкина соседка. А девчончишки, так бабушка Людмилку с Катькой называет, — дочки ее. Знаем мы их с Димкой. Вечно с куклами возятся. Вот радость их провожать! Пастухи мы, что ли?

— Ты знаешь? — сразу помчался я к Димке.

Но по виду его сразу понял, что он знает. Кисловатый был вид. Явно, моя бабушка и его заранее сговорились.

— Не пойдем, и все, — предложил я. — Проспим. Ты ведь любишь поспать.

— Как же, проспишь, — уныло протянул Димка. — Бабка привыкла с коровьими табунами вставать. Ни за что она не проспит и нас разбудит.

— Тогда больными притворимся!

— И продержат тебя дома или даже в постели целый день. Тоже счастье!

— Да мы и дороги и лес не знаем, — ухватился я за последнюю надежду.

— Девчонки знают, — безнадежно вздохнул Димка, и я понял, что он уже сдался. — Да и ягоды, в общем, неплохо поесть, — виновато сказал Димка, — она сладкая.

— Сладкая, сладкая! Знаю, что сладкая. Так на базаре, что ли, нельзя купить?

Но одному мне без Димки оставаться на целый день не хотелось, и, так и быть, я решил пойти. Мы захватим из леса бревнышко для плота, и день у нас зря не пропадет.

Бабушка подняла меня назавтра ни свет ни заря.

— Пока солнышко не припекло, — ворковала она, увязывая на столе узелок с едой, — пока травушка не обсохла.

Узелок я, конечно, не взял. Не хватало еще с узелками ходить. Сунул в карман горбушку хлеба, и хватит. И пакет целлофановый. Для ягод. Почему бабушка должна Людмилкины и Катькины ягоды есть? Что ли я сам не могу для нее принести?!

Когда я вышел, девчонки уже терпеливо сидели на бревнышке возле дома. Но я к ним не подошел, а сразу направился к Димке, он ждал у своей калитки.

Так и двинулись: мы с Димкой с независимым видом впереди, словно те двое, в беленьких платочках, к нам никакого отношения не имеют. Девчонки, правда, и не приставали, шли тихонько со своими корзиночками и узелками сзади.

— Набрали багажа! — Димка говорит про них. — Как в кругосветное путешествие собрались! Еще тащить заставят. Давай быстрей пойдем.

Мы прибавили шагу, но девчонки, как ни в чем не бывало, не отстают. Наверное, боятся одни. Деревня уже кончилась, и началось поле.

— Что-то мне от быстрой ходьбы есть захотелось, — Димка говорит, когда мы еще немножко прошли. — Я утром ничего не ел, только молока кружку выпил.

Мы разломили горбушку и дружно сжевали ее. Идти стало веселее, но захотелось пить. А тут еще дорога раздвоилась, и мы оказались как витязи на распутье.

— Ну, чего вы там отстаете? — мы с небрежным видом девчонкам кричим.

А они, ехидные, похоже, догадались, что мы дороги не знаем. Совсем близко стоят, но не подходят.

Людмилка, словно других забот нет, зеленое яблоко достала из корзинки и так аппетитно хрупает.

— Оскомину набьешь, — говорю я.

— Не… оно сладкое!

— Ха, сладкое! Словно мы не знаем. Как будто их яблоня не у нашего плетня растет!

— А вы попробуйте, — Людмилка нам по яблоку протягивает. — Только отбейте сначала, вкуснее будет. — Ногу согнула, и об коленку так — раз-раз яблоком, как о стенку. Таких синяков, коричневого цвета, на бедных яблоках наставила. Зато они, правда, вполне съедобными сделались. Мы этого секрета и не знали.

— А может, ты и воды знаешь где достать? — Димка, как будто между прочим, спрашивает.

— А как же! — это уже Катька пищит. — Обязательно. Скоро калда будет.

— Какая еще калда?

— Калды не знает! — Катька фыркает. — Твоей бабки коза и та знает, каждый день там пьет.

— Сама ты — коза! — Димка разозлился. — Может, мы вообще из козлиного копытца должны пить, как братец Иванушка? Сами пейте, Аленушки!

У нас и так есть! — передернула Катька плечами. — Мы молочка взяли, вон в бутылке.

— Молочка, молочка, — передразнил Димка. — А сосочки не взяли?

Не успел он еще что-нибудь прибавить, как вдруг ойкнет, как прыгнет в сторону, словно вправду уже напился из козьего колодца и приобрел козью прыть.

Из-под коряжины какой-то придорожной — мы и внимания на нее не обратили — здоровенная змеища выползла. Я ничего подумать не успел, как тоже оказался рядом с Димкой.

А девчонки — стоят!

— Бегите! — мы им кричим. — Бегите!

Они — стоят. Испугались, наверное, и ноги отнялись. Загипнотизировались. У меня у самого коленки противно так затряслись под брюками. А у Людмилки с Катькой ноги и вовсе голые. Сейчас эта змеюка тяпнет их.

— Да бегите же вы скорей!

Они опять ни с места.

Чувствую, как Димка схватил мою руку, а ладонь у него совсем мокрая.

— Давай какую-нибудь палку, что ли! — кричит.

Но никакой палки, как нарочно, нигде нет. Одни цветочки-лепесточки растут.

Тут Людмилка, наконец, очнулась. Шагнула, да не в пашу сторону, а к этой змеище. И… цап ее за хвост.

— Ну, сейчас! — у меня во рту пересохло.

А Людмилка тянет змею да еще смеется:

— Да это же уж! У него коронка на голове, разве не видите?

Никакой коронки мы не видели, какая там коронка.

А Катька вдруг:

— Ой, глядите, лягушонок, лягушонок! Глядите! Глядите!

Прямо из пасти этого ужа, когда его Людмилка за хвост подняла, живой лягушонок выскочил и, шлеп-шлеп, как ни в чем не бывало, запрыгал по дороге.

— Вот живоглот несчастный! — Это Димка очнулся, но губы еще совсем белые и с места не сходит.

— Да вы боитесь просто! — Катька пищит.

Подумаешь, героиня! Я себя в руки взял и толкнул легонечко этого ужа носком сандалии. Но он, даром что длинный, сразу голову в мою сторону повернул. И вроде обиженно так глядит. А на голове у него, правда, желтенькие пятнышки, как корона.

Димка наконец тоже подошел.

— Подумаешь, царь выискался. Толку от него!

— Вот и толку, — Людмилка заступилась. — Он равновесие поддерживает.

— Какое еще равновесие?

— Экологическое.