Психолог отвернулся и вопросительно взглянул на гостя.

— Мальчик тоскует… — начал Иван.

— Знаю, — остановил его Виардо и жестом пригласил сесть. — Многим казалось, что наш приемыш — натура простенькая, первобытная и что он легко, безболезненно войдет в нашу жизнь. Его, дескать только накорми, и он будет доволен.

— Я так не думал, — нахмурился Иван.

— Думал, — возразил Виардо. — Многие так думали. Между тем мальчик попал к нам в любопытнейшем возрасте, когда психика еще гибка, подвижна, пластична. Хуже было бы, если бы у нас оказался первобытный охотник с окостеневшими рефлексами и представлениями, с застывшими нейронными связями. А Сан еще не успел огрубеть, затвердеть душой в своем суровом мире, этом царстве необходимости. И вот он попадает к нам — в царство свободы. Здесь-то и начинает фор-мироваться интересный и сложный характер. Многих смущает, что Сан плохо усваивает абстрактные науки. Что поделаешь, вырос он в стихии конкретного мифологического мышления. В этом его известный недостаток, но в этом же его преимущество.

Величайшее! Сан знает не меньше наших детей. Только его знания другие. Он умеет пользоваться дротиком и идти по следу зверя; он понимает пение птиц и чувствует движение соков в стеблях трав. Информацию о внешнем мире он воспринимал иначе, чем наши дети. Он ее впитывал. Сан с малых лет жил жизнью стихий, вдыхал их запахи, окунался в травы и росы, в туманы и звездный блеск.

— Изящно сказано!

— Не ехидничай. Знаю, что недолюбливаешь меня. Но вернемся к Сану. В своем веке он прошел суровую, но неоценимую жизненную школу. Пульсы и ритм природы он чувствует, как собственный пульс. И у нас он пройдет хорошую школу. Думаю, что Сан найдет у нас свое место, совмещая в себе мудрость двух эпох.

— Мудрость двух эпох? — усмехнулся Иван. — Ну уж загнул!

— Если и загнул, то незначительно, — стоял на своем Виардо. — Рядом с тобой живет сын Октавиана — Антон. Наш сегодняшний мальчишка. Никогда не знал лишений, страданий, тоски по утраченной родине. Это хорошо или плохо? Коварнейший вопрос, однозначного ответа никто не даст. Антон, конечно, многого добьется, ибо у него спокойный, рассудительный, целеустремленный характер. Но если хочешь знать, тоскующий, мятущийся Сан мне симпатичнее.

— Мне тоже.

— Так чего же ты хочешь? — удивился Виардо.

— Мальчик страдает. Ведь вы, психологи, как-то можете приглушить воспоминания, даже отсечь их.

— Отсечь! — Виардо в негодовании всплеснул руками и вскочил на ноги. — Да ты понимаешь, что предлагаешь? Хирургическое вмешательство в психику! Предлагаешь лепить психику по своему произволу, лишать людей индивидуальности, превращать их в роботов. Это же фашизм!

«Ну, разошелся», — с неудовольствием подумал Иван. Но психолог быстро взял себя в руки, сел и спокойным, даже учтивым тоном продолжал:

— Да, технически нам многое доступно. Но согласись, что лечить человека от тоски по родине так же нелепо, как лечить, например от безответной любви, от переживаний вообще. За мальчиком мы, конечно, наблюдаем, но не будем грубо вмешиваться в естественное развитие души. А она у него уже необратимо переросла каменный век. Правда, иногда он кажется себе слишком «первобытным». В такие минуты посматривает в зеркало на свои зубы. Ты замечал? Но это со временем пройдет, ибо зубы у него нормальные. Только поострее, чем у нас… А вообще Сан склонен к сильным колебаниям настроений. Амплитуда колебаний великовата, но в общем в пределах нормы. У кого не бывает порой беспричинных переходов от печали к радости и наоборот? У кого не бывает своих недостатков? Разве что у роботов!

Но даже роботы перенимают мелкие человеческие слабости, чтобы больше походить на живых людей… Еще в старину понимали: недостатки людей — продолжение их достоинств. Я, например вспыльчив, легко взрываюсь. Твой друг, глава нашего института, Октавиан Красс иногда нерешителен в острых ситуациях. Но хирургически срезав у Октавиана нерешительность, мы тем самым задели бы другие душевные струны и лишились бы, вероятно, одареннейшего ученого, обладающего редкой способностью выбирать из веера многочисленных вариантов одно-единственное верное решение. Или возьмем тебя.

Иван поморщился: начинается!

— В космофлоте ты славишься холодным самообладанием, твердой волей. Иной раз становишься несколько неуживчивым, как, например, сейчас, обрастаешь этакой колючей иронией. — Виардо мягко улыбался. — Однако члены твоего экипажа не только уважают, но и любят, тянутся к тебе. Почему? Да потому, что за жесткой требовательностью, за твоими колючими репликами они чувствуют беспредельную доброту, даже нежность и ранимость.

Иван снова поморщился.

— Кстати, ты этих глубоко затаенных качеств почему-то стыдишься, считаешь сентиментальностью. Но, ты знаток старинной поэзии, ты должен помнить, что Маяковский не стыдился, когда сравнивал себя с нежным облаком. Его поэма так и называется «Облако».

— «Облако в штанах», — поправил Иван.

— Верно! Вот ты и есть доброе облако в штанах, — улыбнулся психолог. — И в то же время ты кремень, гранит. Редкое сочетание! Вот потому мы и выбрали тебя для первого рейда в прошлое, хотя кандидатов было хоть отбавляй. И не ошиблись! В древней саванне воля твоя справилась с чудовищной силы хроношоком. А с первобытным мальчиком ты быстро и естественно наладил контакт. Сан сразу же доверился тебе, почувствовал в незнакомце человека бесконечно доброго…

— Меня тревожит, чем все это кончится.

— Положись на время. Мальчик вживется в нашу эпоху. Как выражается Октавиан, психологически состыкуется. …Весной предположение это начало как будто сбываться. Случайно Иван стал однажды свидетелем такой сцены: Сан стоял перед зеркалом и вдруг шаловливо показал своему отражению язык. Наверняка он увидел в зеркале вполне «гравитонного» мальчика с приятным лицом. Маятник настроений качнулся у него, видимо, в лучшую сторону. Этому способствовало и весеннее солнце. В саду перед завтраком Сан подолгу глядел на встающее светило и улыбался. Что он видел там, в дымном блеске утренней зари? Ивана радовало, что Сан спит спокойно, прилежно учится в «Хроносе», снова стал проявлять интерес к книгам. «Вживется», — решил Иван.

Однако в середине июня случилось неожиданное — Сан исчез.

В тот день, рано утром, Сану захотелось немного полетать на «лебеде».

— Пусть прогуляется, — сказал Октавиан. — Часа через два я вернусь домой, и мы вместе отправимся в «Хронос».

Но через два часа дома мальчика не оказалось. По-настоящему Яснов и Октавиан встревожились уже после полудня, когда на посадочной площадке увидели «личную» аэрояхту Сана. «Лебедь» вернулся без пассажира. Несчастный случай на такой машине был совершенно исключен. Неужели сбежал?

Но куда? Вместе с Лианой Павловной и школьниками — своими одногодками — Сан не раз путешествовал на летающей платформе — учебном географическом классе. Он видел сверху земные ландшафты и приземлялся во многих странах. Сильное впечатление произвела на него африканская саванна.

Решили искать Сана именно там, а также в северо-американских прериях и южноамериканских пампасах — в тех местах, которые больше всего напоминали мальчику родные просторы. … Сану и в самом деле почудилось, что он неожиданно оказался «дома», в своем веке. Однако приземлился он сравнительно недалеко от города, к северу от Байкала, там, где река Лена, выйдя из горных сумеречных трясин, медлительно текла по малолесным равнинам.

«Лебедь» важно расхаживал на своих длинных лапах вдоль берега, а Сан, не выходя из кабины, вертел головой и не мог наглядеться. Что-то щемяще знакомое виделось ему в плавных извивах реки, в прибрежных кустах и густой осоке, в ласточках и чайках, носившихся над водой. У Сана вдруг пересеклось дыхание: это же Большая река!

Мальчик выпрыгнул из кабины и помчался по поляне, до головокружения напоминавшей его любимый древний луг. Сан все узнавал! Со всеми травами и кустами он встречался будто после долгой разлуки. Он почувствовал себя птицей, вырвавшейся на свободу.