– А вы поэтому и повесили замок на дверцу?

– Да, да! Если хотите, я могу принести ключ. Нет? Тогда, если вы здесь закончили, разрешите мне проводить вас в спальни.

– Мне хотелось бы осмотреть комнату, в которой скончался ваш брат, мисс Уилсон, – попросил Холмс, когда мы поднялись этажом выше.

– Вот здесь, – ответила она, открывая дверь.

Это была большая комната, обставленная со вкусом и даже некоторой роскошью и освещенная двумя окнами в глубоких нишах. С окнами граничила другая голландская печка, украшенная желтыми кафельными плитками, хорошо гармонировавшими с общим тоном комнаты. К печной трубе была подвешена пара птичьих клеток.

– Куда ведет эта боковая дверь? – спросил Холмс.

– Ко мне в комнату, где прежде жила мои мать, – ответила мисс Уолсон.

Несколько минут Холмс с равнодушным видом бродил по комнате.

– Ваш брат, я полагаю, любил читать по ночам, – заметал он.

– Да, он страдал бессонницей, но как вы…

– Пустяки, на поверхности ковра по правую сторону кресла имеются следы свечного воска. Ага! Что это здесь?

Холмс остановился у окна и внимательно посмотрел на верхнюю часть стены. Затем, поднявшись на подоконник, он протянул руку и слегка потрогал штукатурку в разных местах, после чего понюхал кончики своих пальцев. Когда он спустился вниз, его лицо было нахмурено и озадачено. Он начал медленно двигаться по комнате, не отрывая взгляда от потолка.

– Очень странно, – бормотал он.

– Что-нибудь не в порядке, мистер Холмс? – нерешительно спросила мисс Уилсон.

– Меня просто интересует происхождение этих странных линий и завитков на верхней части стены и штукатурке.

– Это, должно быть, проклятые тараканы, которые притащили на своих лапках пыль! – извиняющимся тоном воскликнул Уилсон. – Я уже говорил вам, Джэнет, что вы должны внимательнее следить за работой слуг. Ну а что теперь, мистер Холмс?

Мой друг, который направился к боковой двери и заглянул внутрь, снова закрыл ее и шагнул к окну.

– Наш визит оказался бесполезным, – сказал он, и так как я вижу, что туман все поднимается, боюсь, что нам придется отправиться домой. Здесь, наверно, ваши знаменитые канарейки? – добавил он, указывая на клетки над печью.

– Нет, просто образцы. Но взгляните сюда.

Уилсон повел нас по коридору и открыл дверь.

– Вот! – сказал он. Очевидно, это была его собственная спальня, и она не была похожа ни на одну из спален, которые я когда-либо видел. От пола до потолка комната была увешана множеством клеток, и маленькие золотистые певуньи в них наполняли воздух нежным пением и трелями.

– Дневной или ламповый свет – это для них все равно. Ну, Кэрри, Кэрри! – Уилсон просвистал короткую мелодию, которая показалась мне знакомой. Птичка подхватила ее и залилась восхитительным пением.

– Это песнь жаворонка! – воскликнул я.

– Совершенно верно. Как я говорил уже раньше, фринджиллская канарейка при соответствующей дрессировке может превосходно имитировать звуки.

– Я должен признаться, что не моту разобрать эту мелодию, – заметал я, когда одна из птичек разразилась низким, все нарастающим свистом.

Мистер Уилсон поспешно набросил полотенце на клетку.

– Это песенка тропической ночной птицы, – коротко отрезал он, – и, так как я предпочитаю, чтобы мои птички днем пели дневные песенки, придется наказать Пеперино, оставив его в темноте.

– Меня удивляет, что вы в спальне предпочитаете открытый камин печке, – заметил Холмс, – ведь это может вызвать сильный сквозняк.

– Я не замечал этого… Боже мой, туман в самом деле усиливается. Я боюсь, мистер Холмс, что вам предстоит довольно неприятное путешествие.

– Да, нам пора отправляться.

Когда мы спустились по лестнице и задержались в зале, в то время как Уилсон пошел за нашими шляпами, Холмс наклонился к молодой хозяйке.

– Мне хотелось бы напомнить вам, мисс Уилсон, о том, что я сказал раньше насчет женской интуиции, – спокойно заметил он. – Бывают случаи, когда правду легче ощутить, чем увидеть глазами… Доброй ночи!

Мгновением позже мы ощупью пробирались по садовой дорожке к ожидавшему нас экипажу, свет которого тускло пробивался через поднимающийся туман. Мой друг был погружен в свои мысли, пока мы мчались в западном направлении через грязные улицы, убожество которых стало еще заметнее при ярком свете газовых фонарей, горевших около многочисленных трактиров. Ночь обещала быть скверной, и случайный путник, пробиравшийся сквозь желтый туман, нависший над тротуарами, казался лишь смутной тенью.

– Мне хотелось бы, мой дорогой друг, – заметал я, – чтобы вы впредь воздерживались от столь бесполезной траты сил. Вы и так уже достаточно истощены.

– Ну, ну, Уотсон. Я так и полагал, что семейные дела Уилсонов не заинтересуют вас. И все же, – он откинулся назад, погруженный в собственные мысли, – и все же здесь что-то не в порядке, наверняка не в порядке!

Я услыхал его тихое бормотание.

– Я ничего зловещего не заметил.

– И я тоже, но любой, самый смутный сигнал об опасности является для меня предостережением. Для чего, например, в спальне камин, Уотсон, для чего камин? Я думаю, вы заметили, что труба из погреба связана с печками в других спальнях?

– В одной спальне!

– Нет. Такое же устройство было и в смежной комнате, где умерла мать.

– Я ничего не вижу странного в этой старомодной системе дымоходных труб.

– Ну а что вы скажете, Уотсон, насчет следов на потолке?

– Следов чего? Пыли?

– Нет, сажи!

– Сажи! Вы, наверное, ошибаетесь, Холмс?!

– Я прикасался, нюхал и осматривал их. И это, несомненно, были следы древесной сажи.

– Ну, здесь, вероятно, должно быть какое-то простое объяснение, – заметил я.

В течение некоторого времени мы ехали молча. Наш кэб уже достиг пределов Сити, я рассеянно смотрел в окно, а мои пальцы лениво барабанили по полуспущенному оконному стеклу, затуманенному сыростью. Вдруг мои мысли были прерваны резким восклицанием Холмса. Он пристально смотрел через мое плечо.

– Стекло, – пробормотал он.

На затуманенной поверхности стекла проступил запутанный узор завитков и линий там, где я прикасался пальцами. Холмс хлопнул себя по лбу и, внезапно открыв другое окно, громко отдал распоряжение кучеру. Экипаж резко повернул в обратную сторону, кучер стегнул плетью лошадь, и мы помчались в сгущающийся мрак.