- Мама, я помчалась, - сказала дочь, посмотрев на часы.

Она пошла не в школу, а мимо сквера к автобусной остановке. И, глядя ей вслед, Лаптев пытался вспомнить, на кого похожа эта девушка. Но вспомнить не удалось. Подосадовав на свою забывчивость, Лаптев сказал:

- Хорошая у вас дочка. Хорошо, наверное, вместе с дочерью работать.

- Дочка не плохая, - рассеянно ответила мать.- А вот работать... Говорила я ей, дуре! - с прежней энергией вдруг воскликнула мать. - Не вздумай, говорю, в учителя идти! Мать всю жизнь мучилась, еще ты... Так разве докажешь... - Она запнулась и вздохнула протяжно: - О-хо-хо... Нет, Семен Алексеевич, никогда не думала, что буду пенсии с нетерпением ждать. Вот уж не думала не гадала. А жду... Другие люди сейчас нужны школе. Сильнее нас. А то потонет она в этих процентах, процентах дутых... никому не нужных...

С тротуара они свернули на дорожку сквера и пошли к школе. Еще вчера, с самого утра, повеяло теплом. Небо обложило тучами. Снег подтаивать начал. Стволы и ветви деревьев потемнели. И какой-то весенней прелью повеяло; горькой, мокрой тополевой корой, лежалым листом повеяло враз. Совсем по-весеннему, словно не в декабре, а в синем марте.

Ребятишки ладили бабу. Снег все же мелким был да еще осел от тепла, и потому вслед за комом, который катили ребята, тянулась лента черной, мокрой земли. Да и ком-то получался грязный, с землицей.

- Значит, Балашова с характером человек... - проговорил Лаптев.

- Как вам сказать... Я ее не очень хорошо знала. Они здесь люди новые... Но держала она себя довольно независимо. Мнений своих не скрывала. А это по нынешним временам редкость. Начальству это, сами знаете, не всегда нравится. Я вам об одном случае рассказала, а были и другие. И директорша наша ничего не забыла. И вот...

- Но это же бессовестно. Хоть для виду подождала бы. Я смотрел книгу приказов, так первый выговор где-то через месяц после смерти Евгения Михаиловича.

- Это для вас бессовестно. А для других это в порядке вещей. Вы директоршу нашу поймите. Сколько лет нельзя было трогать, желчью уже изошла. А теперь можно. Где уж тут ждать... Хоть отыграться... Меня вот тронуть нельзя. Орденоносец и заслуженная. . . Специально ношу, чтобы помнили, - объяснила учительница.- Меня лишь выжившей из ума старухой можно представить. А Балашову можно...

Школа была уже рядом. Звонок прозвенел, и детвора закружилась, загомонила вокруг.

- А что с одеждой? - спросил Лаптев. - Какие-то подделки, с деньгами что-то?

Учительница, секунду помедлив, сказала:

- Мне, откровенно говоря, не верится. Но... по моим сведениям, доказательства, даже какие-то документы там есть. Сделаем так. Я к вам зайду и приведу одну мою бывшую ученицу. Она у нас профсоюзный начальник. Я ее не трогала, но сейчас сам бог велит. Так что ждите. Она должна помочь.

Помощь пришла раньше, и с другой стороны. Но Лаптев ей вовсе не обрадовался.

Вечером, только он домашний порог переступил, появилась соседка с известием: "В магазине котлеты продают". Жена, конечно, туда побежала.

А на кухне сидел сын. Вошедшего отца он встретил с явной радостью и выложил на стол тонкую ученическую тетрадку в розовой обложке. Лаптев завороженно поглядел на тетрадь, потом на сына, снова на тетрадь. Он сразу понял, что это та самая тетрадка, в которую ему так хотелось заглянуть. Но теперь, когда она лежала рядом, Лаптев даже не потянулся к ней, а спросил испуганно:

- Где ты взял ее? - хотя вопрос был совершенно лишним: глупо было бы думать, что директорша самолично подарила эту тетрадь Алешке.

Выражение торжества и радости на лице сына сменилось растерянностью:

- А что... что? Ты же сам говорил.

- Где ты взял ее?

- Я не могу сказать, - обмяк на стуле Алешка. Но Лаптеву было сейчас недосуг заниматься педагогикой.

- Где ты ее взял? - спросил он жестко. - Ду-урак! Ты соображаешь, что делаешь? Если узнают, что эта тетрадь у меня, то не ты будешь виноват... Я... Я... Это я ее украл. Я тебя научил! Я тебя послал, заставил! Вот что получается. Соображаешь? Где ты ее взял?

Сын кое-что, видимо, начал понимать. Он вскочил со стула и торопливо заговорил:

- Не бойся, папа. Я даже не заходил туда. По она ведь нужна нам. Нужна! Там все написано! - и он большой белой рукой подвинул к Лаптеву тетрадь.

Лаптев ее не принял.

- Садись и рассказывай.

- Там лаборант работает, в физкабинете, Валерка. Он нашу школу в прошлом году кончил. Я ему не сказал, что в тетради. Я сказал, что это с девчонкой связано. С письмами, учителя будто бы перехватили и вадо забрать. Я ему микрофон за это дал, японский, который дядя Миша привез. Я его у кабинета ждал, на атасе. Он не знает, что в тетради, я сразу забрал. И не скажет никому. А иначе мы не нашли бы... Конечно, я не подумал. Но я как лучше хотел, папа, - и обтер ладонью крупный бисер пота на носу и на лбу. Румянец пожаром полыхал на его нежном мальчишеском лице. Даже уши рубиново горели.

- Ясно, - коротко сказал Лаптев. - Но ты теперь понял, что будет, если узнают, что тетрадь у меня? Ты понял, что не вы - ребята будете виноваты? А?

Сын молча кивнул головой.

- Тетрадь надо положить на место сегодня же, - сказал Лаптев. - Он еще там, лаборант?

- Да. Он с вечерниками занимается.

- До которого часа?

- Он там допоздна. Пленки записывает.

- Ладно. А сейчас, - открывая тетрадь, сказал Лаптев, - раз уж так случилось, посмотрим.

Он начал с первой страницы. Но, пробежав глазами несколько строк, вдруг представил себе, как входит в свой кабинет директриса, открывает стол и... На мгновение представив себе это, Лаптев сразу интерес к тетради потерял и поглядел на часы. Они показывали начало восьмого. "Уж если не сейчас, подумал он, - то утром она может спохватиться. А днем тетрадь не подсунешь".

- Тащи аппарат, - сказал он сыну. - Пленка там есть. - А сам настольную лампу принес для подсветки.

Он аккуратно переснял все писаные листки из тетради и лишь потом, поглядев на Алешку, который стоял рядом с видом настороженным, даже испуганным, сказал сыну таинственно:

- А занавеску чего не задернул?

Алешка метнулся к окну, Лаптев же расхохотался во весь голос.

- Шпионы... - всхлипывая, говорил он сквозь смех. - Господи, до чего дожили...

А отсмеявшись, сказал сыну:

- Одевайся, поехали. Надо сейчас же положить на место.

- Я сам, папа...

- Меньше разговаривай, поехали.

Проехав свои шесть остановок, Лаптев с Алешкой пошли к школе с тыла, от аптеки. Еще издали Лаптев начал искать глазами окно директорского кабинета. У него сердце екало при виде желтых окон. Но, благодарение богу, в директорском кабинете было темно.

- Скажешь, забрал, мол, нужное, а это надо положить, а то, мол, хватятся, - на ходу шепотом принялся наставлять Лаптев сына. - Скажешь, мол, обязательно сейчас, а то завтра...

- Ну, ладно, ладно, - также шепотом ответил ему сын. - Ладно. Ты только не ходи в школу. Где-нибудь в сторонке, а то увидят...

- Я еще с ума не сошел, - ответил Лаптев, хотя ему более всего на свете сейчас хотелось заменить сына, который может сделать не так, сказать не то.

С тяжким сердцем Лаптев отстал от Алешки,, совсем медленно, будто по инерции, прошел несколько шагов. Поглядел, как мелькнула в дверях фигура сына и исчезла. Отойдя в сторону, Лаптев встал возле самого забора и с какой-то тоскливой обреченностью глядел на черный прямоугольник окна директорского кабинета.

В школьном дворе было темно. Два фонаря тускло светили да голая лампочка над дверью входа, да размытые квадраты окопного света грязно желтели на земле. Сзади, за забором, лежал сквер. Деревьев сейчас, ночью, конечно, не было видно. Лишь тягуче гудели под ветром вершины, да постукивали ветки, да иногда доносился болезненный скрип старого дерева; и сыростью наносило, и так же, как днем, тянуло горечью мокрой тополевой коры.